там тоже часы висели. Ну, натурально — четыре утра!
Глаза у меня, наверное, были квадратные.
Я вернулась в комнату и уставилась на комп. Вот же ты, коварная штука! Самое интересное, спать не хотелось. Хотелось во что бы то ни стало пройти последнюю оставшуюся миссию.
— Ну, ладно! — сказала я игре. — Я тебя пройду и больше не открою!
К тому моменту, когда мне удалось осуществить свою угрозу, за окном стало светло. Я выключила комп, заткнула уши ватой и завалилась спать.
ТОСКА НА
Проснулась я к вечеру. Вышла в кухню. Обычно я отсутствием аппетита не страдаю, но вот сейчас… Мне было так тоскливо, хоть волком вой.
А ещё говорят, что разлука укрепляет чувства.
Фигня какая! Не хочу я ничего укреплять! Хочу, чтоб мой мужик со мной в постели спал. Тут я начала хлюпать носом и страдать. И страдала бы, если бы вдруг не позвонила Аня и сразу не закричала в трубку:
— Ты чё, мать, где весь день была⁈ — такое у нас дружественное обращение, если вы не поняли. «Мать».
— О! А я думала, что ты на дачу уехала!
— А я и уезжала. Маман там осталась, а я вернулась, варенье вот варю. Я же завтра к Зинке еду, свадьбу готовить. Я тебе не говорила, что ли? Хотела с тобой посидеть, потрепаться.
Потрепаться — это был просто шикарный выход из уныния! И я понеслась к подружке. Мы засели в кухне и начали делиться новостями.
— Зинка же, прикинь, замуж выходит, — Зинка была Аниной одногруппницей и институтской подругой.
— А чё так внезапно-то?
— А я чё, совсем не рассказывала?
Вы, кстати, не удивляйтесь, что мы без конца чёкаем. Это же наше, сибирское, никакими силами из речи не вытравишь.
— Про замуж — нет.
— Она же зимой ещё познакомилась. Зинка ехала в Солнечный. На Байкальской стояла-стояла — ничего нет. Дело к ночи уже — понятно, что ничего не дождёшься. Народ пешком пошёл потихоньку. Холодно, темно. А страшно, прикинь? Ну, она и прицепилась к двум парням, которые поприличнее выглядели. А один ничё так, понравился ей. Да они с зимы уж живут. Вот, решили оформить отношения, — Аня оценивающе помешала варенье. — Ты знаешь, она беременна, по-моему.
Ну, поражаться здесь особо нечему. Сейчас многие так. Живут-живут, а ребёнок заведётся — ну, вроде, и узаконить надо.
— Когда свадьба-то?
— Через неделю.
— Свидетельницей будешь?
— Ну конечно! Кто ещё…
— А третья эта ваша подружка, как её?
— Лилька? О-о-ой, я тебя умоляю! Она наготовит!
— А свидетелем?
— Прикинь, тот второй парень. Ну, с которыми Зинка зимой-то шла.
— Ну и как он?
— Да не знаю. Он такой… не особо разговорчивый. На дискотеки с нами не ходит.
— Да можно подумать! Я тоже не хожу.
Крики, грохот, рожи перекошенные. Культурный отдых, тоже мне.
— Ну, ты сравнила. Он, вроде бы спортсмен, что ли.
— И чем занимается?
— По-моему, борьбой.
— О! Так ты спроси-ка его, он по-любому папу моего должен знать.
— Точно! Спрошу при случае! Слушай-ка, а у вас же Таня шьёт?
— Да шила.
— Узнай у неё, а, сколько будет платье подогнать? Мне с Германии пришло красивое такое, гипюровое, — Анина немецкая родня продолжала поддерживать своих потихоньку, — Широковато, прикинь. Я хотела ушить, боюсь испортить.
— Ой, да элементарно! Выворачиваешь, по швам подкалываешь, — я изобразила на пальцах своё видение процесса, — тащи своё платье, прямо щас и заколем.
Анька вытаращила на меня глаза:
— А не испортим?
— Почему «испортим» сразу? Я ж себе шью. Аккуратненько прихватим, посмотришь. Понравится — прибежишь ко мне, прострочим.
Десять минут у нас ушло на то, чтобы вывернуть, надеть, заколоть и на живульку прихватить шикарное платье из синего гипюра (по-моему, вышло вполне себе неплохо), и остаток вечера мы занимались всякой свидетельской красотой и обсуждали плакаты, которые на подъезде невесты положено было развесить (только сперва их надо было нарисовать), лютые испытания для жениха, который к этой невесте должен был пробиться, и развесёлые конкурсы для гостей на празднике. Всё это казалось нам верхом искромётной фантазии, и людей, несомненно, должно было привести в полнейший восторг.
Потом я жаловалась на свою судьбинушку и снова чуть не плакала.
Потом Анька рассказывала мне всякие новостя́, потому что у девочек, вы не поверите, сто-о-олько новостей может накопиться всего за четыре дня. А если не хватит своих, можно обсуждать чужие.
А он сказал. А она как посмотрела! Вот так, прикинь. А он чё? Офигеть вообще. А она?..
Засиделись мы допоздна, и чёт я вдруг поняла, что домой идти пипец как страшно. Аня, видимо, то же самое подумала, потому что говорит:
— Знаешь что? Оставайся-ка ты у меня. Я тебе в зале диван расстелю. Зато поболтаем. Я, правда, завтра в восемь встаю.
— Да это наоборот здорово, мне тоже в восемь надо встать, я хоть не просплю!
На том и порешили. Встали, правда, обе с трудом, потому что вдруг (внезапно) мы решили, что раз уж пошла такая пьянка, то можно и начать плакаты рисовать — в четыре руки-то веселее, чем в две! Разложили стол в зале, раскатали ватманы. Часов до трёх мы изображали художества, в промежутках гоняя чаи, хохотали как ненормальные и трепались про всякое. Ну, а когда ещё такой случай представится?
23. ЛЕТО КОНЧАЕТСЯ…
Я ПРОНИКАЮ НА ТЕРРИТОРИЮ ВОЕННОГО ОБЪЕКТА
Понедельник, 21 августа 1995.
С утра я полетела к Вове. Ну, как с утра — я ж сова, я говорила.
Приехать к десяти — это рано, учитывая, что встать для этого надо в восемь. Это хорошо, что мы с Аней совместными усилиями подорвались. Потом я сразу побежала к себе — возвращаться домой в восемь утра куда менее страшно, чем в двенадцать ночи, скажу я вам. Светло, народ идёт на работу, красота!
У подъезда, прислонившись спиной к пыльной стене, правда, сидел на корточках обдолбанный парень. Капюшон спортивки на лицо натянут. Он покачивался и что-то бормотал. Ну, этот уже нестрашный, покачается вот так да ляжет, а может и уйдёт…
Я залетела на третий этаж, быстренько умылась, хлебанула чайку с печенькой, причепурилась и понеслась!
Через КПП прошла, морда кирпичом. Ну, в самом деле, никто на меня и глазом не
