– Шур, яд, которым отравили Костюкова, растительный?
– Ну. Только он состоит из нескольких компонентов! И для того, чтобы сделать состав, надо хоть немного смыслить в ботанике.
– Так она и смыслила.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что она училась на учителя биологии в пединституте.
– У неё экономическое образование!
– Но год она училась на биолога.
– Откуда ты это взяла?
– Новогорский сказал.
Наполеонов присвистнул и проворчал:
– Оперативнику он этого не говорил.
– Так тот, наверное, его об этом не спрашивал.
– Кому могло прийти в голову задавать подобные вопросы?
– Мне…
– Разве что тебе.
– Я так понимаю, что растения, из которых приготовлен яд, можно было найти в лесу или вырастить на собственной даче?
– Правильно понимаешь, – неохотно согласился следователь.
– Ты не спрашивал у экспертов: состав этот имеет цвет?
– Он бесцветный.
– Это упростило дело.
– Нам?
– Убийце! И ещё, Шур, эти чашки с гномиками: надо бы выяснить, сколько их было у Костюковых. Сколько осталось. И куда подевались недостающие.
– Выясню.
До следующего дня, вернее вечера, от Наполеонова не было ни слуху ни духу.
Лишь около десяти вечера Шура ввалился в коттедж подруги детства. И был он не просто усталый, а измочаленный.
Мирослава проводила его умыться, а Миндаугас сразу стал накрывать на стол.
Однако Наполеонов, плюхнувшись на стул, заявил:
– Ребята, у меня кусок в горло не лезет. Я прямо без задних ног.
– Поешь хотя бы немножко, – ласково сказала Мирослава, – тебе ещё будут нужны силы.
– Тогда, пожалуй, съем полтарелки куриного супчика и выпью чаю с кусочком пирога.
– Вот и хорошо, – обрадовался Миндаугас.
– Суп с петухом или с курицей? – неожиданно спросил следователь.
– А ты с чем хочешь, Шурочка? – ласково поинтересовалась Мирослава.
– С петухом! Мне потребуется задиристость и шпоры! – заявил Наполеонов.
Перехватив взгляд Мирославы, Морис тотчас проговорил:
– Так это и был петух.
– Точно?
– Точнее не бывает.
– Ладно, поверю вам на слово, – пробурчал Наполеонов.
Съев полтарелки супа, он потребовал добавки и сразу её получил. Потом он согласился съесть и второе – картофельное пюре с домашней котлетой.
Завершил же трапезу Наполеонов, как и планировал, пирогом с курагой. Морису вообще удавались пироги, из чего бы он ни брался их печь.
О работе Шуру никто не спрашивал, и он заговорил сам:
– Чего вы молчите-то?
– Мы не молчим.
– Ладно, – снисходительно проговорил Наполеонов и почему-то устремил свой взгляд на кота, – ценю вашу деликатность.
Кот, вероятно, расценил слова Шуры как комплимент, адресованный именно ему, потому что громко замурлыкал.
Шура же перевёл взгляд на Мирославу и сказал:
– Ты была права…
Она не спросила в чём, и он продолжил:
– Я сам съездил к Костюковым. Родители Анны уже вернулись из Турции. И я застал дома как раз тёщу Костюкова, Варвару Сигизмундовну, её я и спросил о количестве чашек. Она ответила, что изначально их было шесть штук. Две из них разбил Вадим Аркадьевич.
– Она это видела собственными глазами?
– Не совсем. Варвара Сигизмундовна сказала, что одну чашку зять нечаянно смахнул со стола при ней и она сама собрала осколки в совок и выбросила в мусорное ведро.
– А какова судьба второй разбитой чашки, по версии тёщи Костюкова?
– Варвара Сигизмундовна сказала, что вторую чашку Вадим ухайдокал поздно вечером, когда вся семья уже легла спать, поэтому и осколки он убирал сам.
– А утром она видела осколки в мусорном ведре?
– Она сказала, что ей не пришло в голову заглядывать туда.
– Понятно. Поэтому мы смело можем предположить, что Костюков чашку в тот вечер не разбивал, а унёс её на съёмную квартиру.
– Хотя я не могу понять, зачем он это сделал, – тихо проговорил Морис.
– Привычка! – наставительно проговорил Шура и добавил: – И как сказал классик: «Привычка свыше нам дана. Замена счастию она».
– Хорошенькое счастье, – не согласился Морис, – быть отравленным из взятой тайком из собственного дома чашки.
– Тебе этого не понять! – отмахнулся от него Наполеонов.
Морис промолчал, но Шура, нередко домысливавший за других, расшифровал его как «куда уж нам со свиным рылом в калашный ряд», – и довольно хмыкнул, не подозревая о том, что Миндаугас, планировавший в воскресенье печь «Наполеон», решил, что делать этого не стоит.
– Оперативники обошли мастеров, изготавливающих ключи?
– Да, и один из них сообщил, что такие ключи заказывала женщина.
– Он описал её?
– Да, описание подошло для Анны.
– А фотографию Костюковой нельзя было показать?
– Показали.
– И что?
– Он опознал её, – проговорил Наполеонов упавшим голосом.
– Чего же ты такой недовольный?
– Не могу никак догадаться, кого она могла нанять?!
– Для чего?
– Чтобы добавить в чашку яд!
– Никого. Она сделала это сама.
– Но как? Её же не было в городе!
– Костюков всегда пил из одной и той же чашки.
– И что?
– Перед тем как уехать в санаторий, Анна вошла в квартиру и капнула каплю яда на дно чашки с гномом. Вот и всё.
– Но он мог заметить!
– Мог. Тогда бы сполоснул чашку и остался жив. Но он этого не сделал.
– Из этой чашки могла выпить его любовница!
– Велика утрата.
– Что ты говоришь?!
– Я имею в виду, с точки зрения Анны. Но она была уверена, что выпьет именно муж, так как он всегда пил из одной и той же чашки. – Помолчав, она добавила: – Поищите отпечатки её пальцев.
– Поискали.
– И что?
– Нет их там.
– Тогда будем исходить из того, что Костюкова была в перчатках.
– Это и так ясно.
– Рассуждаем дальше. Скорее всего, она ездила на съёмную квартиру ночью. Попробуйте отследить движение её машины ночью незадолго до отъезда в санаторий.
