Энджи и Клэр убалтывают копов. Вместе они ослепительно красивы, так что молоденькие, стриженные под ежик копы не знают, с кем из них сначала заигрывать. Слышны извинения, объяснения, игривые смешки, Энджи и Клэр улыбаются и кивают копам, а те пялятся на их грудь. Смущенным полицейским на пальцах объясняют сложные взаимоотношения, связывающие таких разных членов нашей семьи. Отец, мачеха, отчим, сестра, которая у него гостит, — с первого раза не понять. Но в конце концов становится ясно, что обвинения нам никто не предъявит и протокола составлять не будет. Наши дамы трогают копов за плечо, щурятся, благодарно пожимают им руки. Обычная семейная ссора, которая немножко вышла из-под контроля, но сейчас все, конечно, уже в порядке. Копы оглядывают Джима, Расса и меня: мы так и сидим там, куда приземлились в рукопашной. Мы киваем, изо всех сил пытаясь выглядеть пристыженно и покорно, но мы не красавцы, так что копы с нами не говорят. Я отключился, и речь зашла было о скорой, но я быстро пришел в себя, и Клэр убедила всех, что скорую вызывать не нужно. И вот, бросив прощальный жадный взгляд на объединенный фронт Энджи и Клэр, копы неохотно забираются в патрульную машину и уезжают. Энджи запихивает Джима на пассажирское место «БМВ», и, как только дверь захлопывается, он закрывает лицо руками и захлебывается от рыданий. Мы с Рассом отводим взгляд — так инстинктивно поступают мужчины, когда другие мужчины плачут.
Наконец мы остаемся втроем. Мы сидим на крыльце, возбужденные от избытка эндорфинов и адреналина, который все еще бродит по нашим венам. Мы болтаем, как обычно болтают люди, пережившие потрясение. Мы соединяем три точки зрения в единый рассказ, которому суждено стать официальной версией событий, первоисточником всех будущих обсуждений.
Клэр идет в дом и возвращается со льдом в двух пластиковых пакетах на молнии — для моего лица и кулака Расса.
— Ну и фингал у тебя, — сообщает мне Расс.
— Нашел чем гордиться.
— Я случайно. Ты под руку попался.
— Ты должен был сидеть в доме.
— Я не мог тебя бросить. Тебе бы надрали задницу. Со мной это не прокатит, чувак.
— Я сам со всем разбирался.
— Не стоит благодарности. О боже!
— Ладно. Спасибо, что разозлил Джима, а потом заявился сюда, чтобы я расхлебывал кашу, которую ты заварил. Спасибо, что врезал мне по морде и навесил фонарь за два дня до свадьбы сестры.
— А еще я спас твою задницу. Мы бы до сих пор твои зубы с газона собирали.
Я вздыхаю сквозь пакетик со льдом.
— И за то, что спас мою задницу.
— Пожалуйста.
Со всех сторон доносится ежедневный саундтрек пригородного утра; квартал оживает. Ритмичный шепот дождевателей, вой газонокосилок и машин для удаления листьев, жужжание гаражных дверей, визг тормозов школьных автобусов. Из домов выходят люди — свежевыбритые, с вымытыми шампунем волосами — и начинают новый день. Им есть, чем заняться, есть, куда пойти и с кем встретиться; они добились относительного успеха, они активны и стремятся достичь большего. Мы наблюдаем из партера, словно балетный номер, как они занимаются своим обычным делом — живут. А мы трое сидим на заднице и удивляемся, откуда у них столько сил.
Глава 34
Мы с Рассом покупаем продукты в «Супер Стоп & Шоп». Мы набираем бутылки с газировкой, пакеты чипсов, спагетти, банки с томатным соусом, белый хлеб в больших количествах, пасту для сэндвичей и замороженные полуфабрикаты. Все, что мы покупаем, содержит максимальное количество химикатов и требует минимального приготовления. Мы не сравниваем бренды, не ищем рекламные листовки и купоны на скидку, ведь мы скоро станем миллионерами, так что цена не имеет значения. Мы не думаем о калорийности: мы молоды, стройны, печальны и прекрасны, сияем от горя и будем есть все, что захотим, когда захотим, и абсолютно без вреда для себя. Мы несемся по супермаркету, как юные принцы крови, как лучшие летчики-истребители, хватая все, что заблагорассудится; нас опьяняют безграничные возможности созданной нами новой альтернативной семьи. На нас обрушились удары судьбы, нам обрезали крылья, но мы восстали из пепла и возвысились над домохозяйками из пригорода, которые не сводят с нас обожающих глаз, накладывая в тележки свежие овощи и курицу. Мы — семейка из комедийного сериала, из диснеевского фильма, смелый социальный эксперимент. Мы покупаем мешки замороженных куриных наггетсов и картофеля фри. Нам понадобится еще одна морозилка.
На моей левой скуле красуется фиолетовый синяк, который саднит не переставая. Я то и дело хватаюсь за него, вынужденно исследуя новый рельеф плоти — так раскачиваешь языком шатающийся зуб. В отметине насилия, несомненно, есть что-то приятное — своего рода подтверждение мужественности, даже несмотря на то, что появилась эта отметина от случайного удара того самого парня, которого я вроде как защищал. Мне пустили кровь во время жестокого обряда инициации, я заслужил новый статус в племени. С момента героического сражения с Джимом прошел всего лишь день, и через меня все стороны договорились, что для Расса будет лучше переехать ко мне, желательно немедленно. Теперь я отвечаю за этого мрачного, запутавшегося, озлобленного парня, за это длинноволосое татуированное вместилище гнева и скорби. Я отчим. Дурная шутка, мерзость, мина замедленного действия. Все отлично. Мы набираем продукты и подначиваем друг друга — наша собственная специфическая разновидность тонкой иронии, приправленной любовью. Мы будем оттачивать остроумие до совершенства, пока оно не станет нашим отличительным знаком, как у Хепберн и Трейси[27]; если честно, я никогда не видел Хепберн и Трейси, но уверен — мы гораздо смешнее. Я беру продукты с полок и бросаю их Рассу, как футбольный мяч, все идет без сучка без задоринки, но в конце концов Расс промахивается, и обернутая пленкой половинка арбуза с глухим стуком шлепается на пол и раскалывается.
— Черт, — произносит Расс.
— Невероятно. Ты промахнулся.
— Чувак. Он и рядом не пролетал.
— Я думал, ты возьмешь влево.
— Я притворился, что возьму влево.
— Неплохо.
— Бери другой.
— Мы не можем вот так просто положить этот обратно на полку. Ты разве не слышал: разбил — покупай?
— А ты разве не знаешь, что покупатель всегда прав?
— И что бы сделал Иисус?
— Иисус бы не уронил арбуз, как девчонка.
— Положи в тележку.
И вот в этом загвоздка. Мы по-дружески болтаем, по-товарищески делим кров, по-братски общаемся, но в какой-то момент я как опекун обязан настоять на своем. Рассу, как никому другому, нужен хороший пример, и раз уж я в это ввязался, то должен соответствовать — неважно, гожусь я для этого или нет. Допустим, это был аванс на будущее, и все-таки, несмотря на всю неубедительность моих полномочий, надеюсь, что, к собственному удивлению, я открою в себе доселе неведомый кладезь зрелости, копившейся, словно проценты с капитала, что позволит мне проявить мудрость и установить дисциплину, но так, чтобы это не сказалось на моей общей безбашенности. Я пока не решил, как именно ступлю на территорию таких сложных вопросов, как секс, наркотики, прогулы и порнуха в интернете, но, ей-богу, в ситуации с расколовшимся арбузом я могу подать добрый пример: несколько секунд побуду белым и пушистым, чтобы все пошло удачно и мы с честью вышли из первого нравственного испытания.
