удобрение Серёге в огород, внезапно подумалось Кире. Он будет рад. Надо завтра будет обоих в парикмахерскую отвести.
– Мне тогда не дали сыграть-то, верно? Значит, сейчас мой ход. Десять необычных ругательств, каких ты не слышал, надо написать, я верно помню? А знаешь, у меня ведь есть все шансы тебя обыграть. Мне таких, как ты, каждое утро выдают на пятачок пучок. Уже пятнадцать лет работаю учителем начальной школы… Тебе, кстати, неплохо бы умыться. А то такого грязного гнома и родной папа не узнает. Ладно, это позже. Есть у тебя ручка, карандаш там, чтобы ругательства записывать? Нет? И мне искать лень. Будем, значит, устно играть. Подчинись или матерись. Абобус!
Пыш и погань
Аркадий Рэм
Чего он искал, чего ждал – Пыш уже и не помнил. Просто брёл среди камней, кустов и мусора, бездумно глядя под ноги. Пока не нашёл своего человека. Такого же, как эта свалка вокруг – пыльного, сломанного и заброшенного.
Еле заметный ветер мягко сдул пыль с поломанных кирпичей, покачал травинками в трещинах дорожки и полетел дальше, погладив напоследок старые камни стен. Тех, что остались.
Заканчивался тёплый солнечный день. Ещё один. Такой же, как вчера, позавчера и столетие назад. Хотя, может, тогда был дождь?
Пыш нахмурил мохнатые брови и попробовал вспомнить. Но дней было так много в его жизни, что они давно перемешались в кашу.
Он жил один. С тех пор, как умерли его последние хозяева с разницей в месяц. Ушли в глубокой старости, во сне.
А больше никого здесь и не осталось. Он существовал в полном одиночестве уже год, или два, или сто. Прямо здесь, среди руин старого городского квартала, больше похожего на свалку. Жители соседних районов годами таскали сюда всякий хлам – обломки мебели, рамы от окон с выбитыми стёклами и старые ванны. Приволакивали много чего, заваливая мусором пространство между осыпающихся стен.
Большую часть дня Пыш спал, уютно свернувшись в пушистый клубочек на полке старого посудного шкафа. Ему нравились стёкла дверок с ажурной зелёной листвой. Прозрачной, если протереть от пыли.
Ну а ближе к вечеру Пыш нехотя просыпался, подгоняемый самой сутью Домового, и начинал обход территории.
Чего искал, чего ждал – он уже и не помнил. Просто брёл среди камней, кустов и мусора, бездумно глядя под ноги. Раньше он носил валенки и телогрейку с вышивкой, но давно уже это стало ненужным, лишним – людей-то нет. А те, что появляются здесь порой, мало чем отличаются от свалки вокруг – такие же пыльные, сломанные и заброшенные.
Сам домовой ростом с крупного кота. И покрыт густой чёрной шерстью, похожей на кошачью. Только лицо у него человеческое, разве что слегка напоминает печёную картошку – всё в складках и сетке глубоких морщин. Глаза-щёлочки под пушистыми бровями смотрят на мир с тоской брошенного существа, а сухие губы сжаты в горестную нить.
О! Снова люди бродят по свалке. Прячут среди мусора мелкие кулёчки. Синие, белые или красные. Глупая какая-то игра у человеков. Одни прячут, другие ищут. Если долго найти не могут, то сатанеют, орут и пинают камни.
«Как же они надоели!»
Пыш давно бы ушёл к Предкам. Что ему здесь? Нет ни хозяина, ни дома своего. Никакой цели. Только шкафчик со стеклянной листвой. Прозрачной, если протереть.
Домовой брёл среди развалин, мягко ступая лохматыми ножками. Аккуратно и привычно обходя горы разнообразного мусора. Он шёл, ни о чём не думая, ни о чём не волнуясь.
У пятого дома, что угадывался лишь по обломкам фундамента, стоял седой человек.
Оп-па! Пыш словно очнулся и уставился на гостя. Скособоченного и грязного, лет пятидесяти.
Домовой вздохнул.
«Ну, и чего он здесь торчит? Ищет пакетики? Глупо. Рядом нет ни одного – все на окраине спрятаны».
Седой слишком далеко забрался вглубь квартала. Стоит и о чём-то думает, покачиваясь и дрожа.
«Мёрзнет?»
Пыш покосился на пылающее закатное солнце и подумал:
«Теплынь же стоит вроде. Чего дрожит-то? Больной, что ли? Впрочем, другие здесь обычно и не ходят».
Чужак одёрнул драный свитер, подхватил огромную клетчатую сумку на молнии и двинулся дальше, раздвигая свободной рукой кусты.
Домовой поморщился и засеменил следом, хмуро разглядывая спину человека.
«За таким присмотреть надо – ещё сопрёт чего».
Около седьмого дома, в котором всё же сохранился первый этаж с одной комнатой-кладовкой без окон, человек замер. Огляделся, внимательно изучив окрестности, почесал клокастую бородёнку и потянул на себя рассохшуюся входную дверь. Открыть удалось не полностью, но ему этого оказалось достаточно – седой юркнул внутрь, втянув за собой сумку.
«Ну это ненадолго. Сейчас обшарит всё, убедится, что свёртков нет, да пойдёт дальше своей дорогой».
Но шла минута за минутой, а седой из дома не выходил.
«Чего он там застрял?» – Пыш сплюнул и потопал туда же, а то неспокойно что-то на душе.
Забравшись внутрь, домовой на мгновение завис, рассматривая спящего человека. Тот лежал, поджав колени, у дальней стены на старых досках. Полуразобранная сумка скомкана под головой, а на плечи натянут выцветший зелёный плед.
Пыш всплеснул руками и возмущённо забухтел:
«Тут ему ночлежка, что ли?»
Конечно, в квартал порой забирались бездомные, но Пыш наловчился их отваживать. Он рассерженно покрутил головой, разминая шею. Подобрался поближе к человеку и набрал полную грудь воздуха, собираясь нагнать на спящего кошмары.
«Одна такая «весёлая» ночь – и седой забудет сюда дорогу. Легче лёгкого!»
Пыш сосредоточился, впившись взглядом в затылок бомжа и… неожиданно просто выдохнул, без воздействия. Человек спал так мирно, так по-домашнему покойно, как когда-то его хозяева спали после длинного рабочего дня. Седой уже не дрожал от холода, а тихо посапывал, подсунув под впалую щёку грязную ладонь. Пригрелся.
Домовой сел рядом на пол и скрестил ноги. Задумался, разглядывая спящего. Минуту смотрел, две или час, но, неожиданно для себя, выпустил волну хороших снов прямо в седой затылок.
Человек причмокнул сонно губами и разогнул колени, вытягиваясь на досках. Пыш подвигал бровями, надолго задумался.
Очнувшись, пожал плечами и тоже устроился на ночлег, свернувшись в клубок. Как давно он не спал рядом с человеком. Забыл уже, каково это.
* * *
Утром Пыш проснулся от хриплой песенки чуть ли не над ухом. Седой бомж сидел на небольшом бревнышке в углу комнаты и под первыми лучами солнца, что пробивались сквозь дыру в потолке, штопал какую-то тряпицу и еле слышно напевал под нос.
У
