упал, вытаращил глаза. Его невменяемый вид не оставлял сомнений: накурился уже или «вмазался», оттого и опасность сзади не услышал. Двое его дружков нехотя отвалились от окошка киоска, которое они всё это время, пока офицеры пробирались к ним по сугробам, лениво пытались ломать.
– Э, ты кто такой ваще? – огрызнулся «постовой», в котором при ближайшем рассмотрении да при большом только желании можно было угадать бывшего сокурсника Кирилла и Антона Серёгу Журавлёва, ныне превратившегося в некую сущность, откликавшуюся в наркоманской среде на уважительную кличку «доктор».
Но Чернов Журавлёва никогда не знал, разумеется, и потому цацкаться с ним не собирался. Он шагнул вперёд, пытаясь ухватить наглеца за воротник. Наркоты тоже подступали. Будь военные в форменной одежде, троица бросилась бы наутёк без разговоров. Но ситуация была непонятна: ночь, наглый мужик в модном пальто. Второго, Нефёдова, они даже не приметили в темноте.
– Ну-ка, иди сюда, засранец, – рука Чернова скользнула по болонье «докторского» пуховика.
Что-то блеснуло, майор издал странный звук: не то кашлянул, не то выдохнул резко. «Доктор» смотрел в упор мутным взглядом, не особо соображая, что произошло.
Чернов шагнул назад. Из груди, в области сердца, торчала рукоять отвёртки. Остро заточенное орудие пролетариата вошло в тело полностью, легко пробив дорогую и мягкую шерсть буржуйского пальто.
Никакая жизнь перед глазами Чернова не проносилась, на лице застыло изумление. Кажется, он был уже мёртв, хотя ещё стоял на ногах.
Через секунду он беззвучно рухнул в сугроб.
Первым пришёл в себя Нефёдов, прыжком он оказался рядом с другом. Упал на колено, заглянул в лицо. Наркоты так и стояли, тихо покачиваясь на ветру. Офицер полез за пистолетом, пальто мешало, он дёрнул за полу, срывая пуговицы. Увидев камуфляж и кобуру, налётчики обрели рассудок в той мере, в какой он остался у них, и бросились бежать, но не в рассыпную, не в ночь, не в кусты, а по протоптанной и хорошо освещённой фонарём с киоска тропинке.
Майор Нефёдов, не вставая с колена, аккуратно и хладнокровно, как в тире, разрядил обойму им в спины.
***
Утром накануне дебатов перед парадным входом Смольного выстроился целый кортеж: два представительских автомобиля для главных революционеров и пять внедорожников охраны. За воротами ожидала группа сопровождения из спецназовцев на бронеавтомобилях.
Перед входом, нервно посматривая на часы, переминались Зверев и Новиков.
Наконец, двое охранников вынесли под руки пьяного в стельку Лжеленина, который из последних сил сопротивлялся и невразумительно что-то мычал.
– Я сейчас, – буркнул Новиков и исчез в здании.
Через пару минут к Царёву, которого всё это время безуспешно пытались запихнуть в салон автомобиля, подбежали двое немолодых людей с квадратным чемоданчиком. Владимир Валентинович, шедший позади, подал знак, чтобы лекарей допустили к особо охраняемому телу. Охранники послушно расступились, не без удовольствия уронив важную персону на снег.
Один из докторов с силой разжал пациенту челюсти. Второй достал из кейса что-то вроде клизмы и влил содержимое ему в рот. Вождя поставили на колени, и его немедленно начало рвать. Все присутствующие, кроме врачей, вежливо отвернулись. Эскулапы, не сводя с него глаз, готовили систему.
Когда рвота прекратилась, Лжеленина наспех умыли и усадили в машину, он уже не в силах был сопротивляться, пристегнули. Рядом сел один из врачей с системой в руках, закатал пациенту рукав, вставил иглу, кивнул охране – можно ехать.
До Москвы Царёв совсем протрезвел, но запах стоял – врагу не пожелаешь.
В условленном месте на трассе их встретила колонна нейтралов, пришлось обходными путями перебираться сначала на Новорижское шоссе, чтобы избежать встречи с «белыми», а потом уже и на Рублёво-Успенское. Сопроводили до студии без эксцессов. Офицер, правда, с ними был очень уж приставучий, всё суетился, бегал вокруг, Ленина увидеть хотел. Выяснилось, что это командир бригады Чернов. Одичал, видимо, от такой службы. Просился сфотографироваться, твердил: «Мне всё равно, кто из них настоящий, всё же – история! Маме фотку отправлю, будет гордиться!». Не подпустили его, что позориться: от вождя вонища за три метра чувствуется.
Перед самым домом со студией врач что-то ещё колдовал над лидером революции, пытаясь сбить запах. Не очень получилось.
***
Внутри коттеджа почти ничего не поменялось. Кажется, камеры и студийный свет отсюда даже не вывозили. Убрали только коммунистическую символику, заимствованную некогда из кабинета лидера компартии, флаги да бронзовый бюстик Ленина с блестящей лысиной.
Народу было полно, техперсонала только человек двадцать, бегали, провода да софиты туда-сюда носили, всем хотелось присутствовать.
У зашторенного окна поставили два ряда стульев, там расположились солидные, в сединах, мужчины и женщины. По мятым пиджакам и безмятежному туристическому выражению на лицах в них сразу угадывались иностранные наблюдатели.
В самом центре комнаты стояли два больших стола и за ними люди в белых халатах, на столах – какая-то мудрёная аппаратура.
Ближе к занавешенной фоном стене – две кафедры напротив друг друга с микрофонами на них. За той, что ближе к окну, пристроились Прокуроров и Владимир Семёнович, директор ФСБ, оба сверлили Новикова ненавидящими взглядами.
Для революционной стороны, стало быть, предназначалась кафедра, что ближе к выходу. «Красные» направились к ней, хотя Зверев возражал, нехорошо, мол, нашему Ленину ихнего ждать. Новиков рыкнул:
– Не до протокола, пошли уже!
Царёв послушно зашагал, преображаясь прямо на ходу. Талант всё-таки не пропьёшь. Иностранцы жидко зааплодировали, телевизионщики засуетились, путаясь друг у друга под ногами.
Лжеленина тут же обступили стилисты, быстренько припудривая лицо и поправляя «причёску» на висках.
Аплодисменты стали громче – в зал вошёл Подиров, под руку придерживая Ленина. Того уже заранее привели в порядок визажисты. Шёл он, еле-еле передвигая слабые ноги, но лицом был как с картинки.
Подиров довёл его до кафедры, Ленин облокотился, практически лёг на неё всей грудью. Илья Иванович остался вблизи, чтобы подхватить если что.
Телевизионщики подбежали к учёному, прицепили микрофон на петличке. Ему предстояло стать одним из героев шоу.
Все в студии были предельно возбуждены, даже иностранцам передалось это ощущение великого события. Только двое были активно несчастливы лицом: заметно побледневший, что угадывалось даже сквозь слои нанесённой на лицо пудры, Лжеленин и режиссёр трансляции. Он тоже вчера выпивал, но причина недовольства была в другом. Он беспрестанно ворчал, проверяя оборудование:
– Гражданская война, блин. Теледебаты! Царство фарса.
Молоденькая помощница восторженно смотрела на мэтра, периодически всплескивая руками под его реплики, и возмущённо мотала головой. Но глаза её горели огнём фанатки, пришедшей на рок-концерт. Украдкой от шефа она столь же восторженно поглядывала на обоих Лениных.
Причина бледности Царёва была проста.
