Вассы-девиче, еретиче, достань турку-шапку, чарьску корону тож-то, и позволю тебе женитча, а не достанешь — голова с плеч». Пошол Данила к девиче, к невесты не печалитця. «Везде мне-ка пособила и тут пособит». Стречат его Настасья-царевна. «Што тебе чарь сказал?» — «Пособи мне остальню службу сослужить — съездить за тридеветь земель к Вассы-девиче, еретиче, привезти турку-шапку и царску-корону». А она и говорит: «О, брат, это не службишко, а служба. Я тебе три службы сослужила, а четвёрту не могу». Данило тут и запечалилса. «Ну, хоть помереть, а туды надо поехать, всё ровно царь сулит смерть». Говорит девича: «Поедешь туда, возьми шесь боцёк пороху». Судно снаредили, порох положили, матросов нанели, и поехал в море искать того чарьева.
Ехал близко ли, далёко ли, скоро ли, долго ли, того неизвесно, доехал до того чарьева, где живёт Васса-девича, еретича. Остановилса за несколько вёрс судном, а сам один себе выехал на гору. Васса-девича, еретича его увидала и хотела его змеям скормить, а он ей обешал служить вечно. Вот он живёт год у ей и другой живёт, а она в это время всё улетит бороцця со змеямы, улетит на двои сутки, а пролетат одны, всё за Данилой надзирала. На третей год Данила с Вассой прижили дитя, он оставалса ей дитя в зыбке качать, а она улетала со змеямы бороцця. Данила узнал, где у ей берегецця турка-шапка, царска-корона. Она стала летать на неделю в поле. В тоё время он стал роботать плот сибе; она опять новой раз улетела, надолго. Тем времём он унёс турку-шапку и чарску корону, сел на плот и уехал. В то время прилетела из поля Васса-девича, увидала, что Данило едет на плоту, схватила из зыпки робёнка, розорвала пополам, сказала: «Твоя половина!» — и бросила на плот; плот стал под воду тонуть, Данило стал робёнка спехивать с плота, насилу проць спехал, плот выстал из-под воды. Данило к судну приплыл, велел паруса роспускать, домой скоре отправлятча. В то времё Васса-девича прибежала в поле и кричит: «Все змеи, змеёныши, летите в море, садитесь на снасти, под воду кораб топите, Данилу-царевича живком ко мне принесите». Змеи полетели, Данило со судна видит: стават больша туча; матросам приказыват. «Вызыните одну бочку пороху». Туча надошла над их, все змеи сели на снасти. Стал караб топить (так!), оне зажгли бочку с порохом, змеи прочь улетели. Прилетели к Вассы-девице. «Не можом, Васса-девица, порохом жгёт». Она опять в поле бежит. «Летите все змеи-змеишша, топите караб, Данилу-царевича живком ко мне принесите». Змеи полетели, Данила видит, туча застават. «Выздыните, робята, две боцьки пороху». Опять змеи стали садитця на караб, оне зажгли порох, змеи не могли и быть, опять проць полетели. Опять к Вассы-девице пришли. «Не можом, жгёт порох». Опять Васса розоргинилась еще больше, в поле побежала. «Все змеи-змеишша, летите, кораб топите, Данилу живком принесите».
Данило видит, стават туча ищэ больше, достали ищэ три боцьки достальних пороху, змеи налетели, оне зажгли порох, змеи не могли нецё сделать, проць улетели. Васса опять рьянитця: «Все стары и малы, все летите, и сама полечу». А Данило видит, что туча больша стават, а пороху больше нету, выехал на волок, взял с собой турку-шапку, чарьску корону. Змеи на караб сели, караб под воду утопили, Данила негде не нашли, улетели, а Данило пошол пешком.
Шол-шол-шол, стоит изба, в избе сидит старик кривой. Стал его старик спрашивать, Данило говорит: «Я есь несчасной Данило-царевич». — «О, знаю, ты у моей сестры жил, мою сестру омманил; ты теперь у меня будешь жить, а век мне служить, ты меня не омманёшь». Живут долго ли, мало ли, розговорились. «Вот ты везде ходишь, всё знашь, не знашь-ле, как у меня глаза вылечить?» — «Знаю, хорошо знаю, нет ли у тебя гужов воловьих?» Старик притащил с подволоки, он его везал, везал гужами к лавки. «Дедушко, понотенись-ко». Тот понотенулся — гужи сорвались. «Нет ли по-лучче, новых?» — «Есь». Старик новых притащыл; привезал старика крепче, согрел камень горецей и нажог, в смолу спустил. «Дедушко, здоровой глаз отворь, а нездоровой запри». Данило спустил горяцей камень со смолой в здоровой глаз, а сам бегом из избы. А старик в то времё рванулся, гужи сорвал и скрычал: «Все ворота накрепко-крепко запритесь». Ворота скрепились, Данило остался во дворе и сел под воза. Старик пошол искать; искал везде по углам, не мог натти. Ворота отворил, стал по одному возу выпускать, а Данило в средних возах выбежал под ногамы у возов и давай Бог ноги куды бежать. Долго ли, коротко ли шол, дошол до своего чарьсва, пришол в чарьсво, брат помер, и женилса он на той девице, на Настасье-царевне, и стал чарём на чарьсви, на братьнево место.
16. Чалков Степан Кузьмич
Старый, больной старик 74 лет, живет в селе Ковде, на берегу Кандалакского залива Белого моря. С. К. с трудом согласился рассказывать сказки, так как вследствие болезненности серьезно настроен и сказки называл забавой, «пустым делом», которое ему, думающему о смерти старику, не к лицу. Рассказывал сказки сбивчиво, путаясь и потому сказки записаны не с точным соблюдением дословности передачи.
58
Иван Репников
Был крестьянин, три сына имел. «Дети, дров надо рубить, каки вам надо топоры?» Один сказал: «Мне надо два фунта»; другой — три фунта, третей — в десеть фунтов. Все трое пошли дров сеччи. Первой день ходили, два брата по две сажени насекли, а меньшой всё в лесу ищет, ходит. Приходят домой, Иван и говорит: «Я лесу не мог прибрать, мелкой лес». На другой день братья по три сажени насекли, а Иван опять топора не наложил, ходил всё, лесу искал. На третей день пошли, они сеччи стали, слышат и Иван секёт, только шум шумит, деревина на деревину ломит, подсекой валит. В день Иван лесу много нарубил, а дров не россекал. Весной Иван обжог, репу посеел. Осень пришла, репы полон бор поднелось, весь бор колыблетця. Надо репу караулить, штобы воры не росхитили. Роскинули ночи: старшему перва ночь караулить, среднему друга, Ивану третья. Старшой пришол, репы много розворовано, с избу места; поутру стал, репы унесено больше того. То же и другой брат.
Пошол Иван. Спичья настрогал, натыкал, огоничка росклал, задремал и пал на спичъё, и пробудилса. Сон ободрало, видит: мужик репу в мешки складыват. Иван топор схватил, десятифунтовик, и побежал. «Пошто
