Стоп! Эмма выпрямилась, расстроенная и раздосадованная.
– Очень любезно c твоей стороны. Но думаю, нет. Рисовать тебя было бы…
– Слишком пугающе? – сочувственно спросил Джулиан. – Я заметил, что мое присутствие тебя расстраивает. Я изо всех сил стараюсь, чтобы ты чувствовала себя непринужденно, но и ты должна прикладывать усилия, Эмма.
Его манера говорить приводила ее в бешенство, возможно, потому, что Джулиан не трудился скрыть снисходительность.
– Да что ты? Какая чуткость. Нет, Джулиан, боюсь, я не смогу воздать тебе должное. В конце концов, мой талант не столь велик, а ты очень… привлекательный.
Он вскинул брови.
– Гм. Правда, можно в работе опираться на твою репутацию. Знаешь, я могла бы изобразить тебя Дьяволом, соблазняющим Еву. Только подумай! Твое лицо появится на стенах Королевской академии, олицетворяя первородный грех и все беды мира.
Запрокинув голову, Джулиан расхохотался:
– Отлично! А ты будешь моей Евой?
Эмма смерила его взглядом:
– Ну уж нет. Я на такого сорта искушения не поддаюсь.
– Тогда можно взять в качестве модели миссис Мейхью. – Наклонившись, Джулиан взял альбом, открытый на эскизе портрета. – Вижу, ее черты ты схватила очень точно.
– Отдай! – Выскочив из-за мольберта, Эмма выхватила у него альбом и заперла в ящик стола.
– Значит, вот так ты проводишь свои дни?
– Что ты хочешь этим сказать? – оглянулась она. Склонив голову набок, Джулиан разглядывал ее.
– Запершись здесь, переносишь мир на листы бумаги?
Шагнув вперед, Эмма чуть не споткнулась о болонку. Вечно Поппет тут вертится. Эмма наклонилась, подняла собачку и почесала ей за ухом, поскольку та вырывалась.
– Именно так я себе это не формулировала. Но ты прав, такова природа живописи.
– Тогда это тебя оправдывает.
– Что?
– То, что ты держишься на расстоянии. Ради искусства ты должна оставаться сторонним наблюдателем.
– Не говори чепухи.
– Ты вчера перекинулась хотя бы парой слов с миссис Мейхью?
– Кажется, да, правда, я не уверена, что она мне ответила.
– И тебе этого было достаточно, чтобы знать, как нарисовать ее?
– Наблюдение не требует близости.
– Возможно. – Джулиан пожал плечами. – Только… похоже, это очень одинокая жизнь Эмма.
Поппет повизгивал под ее рукой. Эмма выпустила песика.
– Это тебе только кажется. Не забывай, в Даррингеме я не столь изолирована. У меня там круг общения шире, а деревня довольно гостеприимна.
– Не сомневаюсь. Местные жители, должно быть, в восторге, что леди из поместья снисходит до того, чтобы нанести им визит.
– Все совсем не так!
– Да? А как же? Жена викария обращается к тебе, когда ей не хватает свободных рук? Ты по утрам заходишь посплетничать к модистке?
Эмма закатила глаза.
– Такая близость мне не по нраву. Это отвлекало бы меня. Мне есть чем заняться.
– Да, – сказал он. – Живопись, конечно. А что еще?
– Ты меня удивляешь. Вот уж не думала, что повесы так интересуются провинциальной жизнью. А может быть… – Она подняла брови. – Возможно, это твои проблемы? Это вы одиноки, ваша светлость?
Джулиан улыбнулся:
– У тебя неверное представление о повесах, Эмма. Искусство повесы состоит в том, чтобы исключить ненужные эмоции. Никаких связей, кроме физической.
– Какая досада, что я не мужчина. Мне бы это понравилось. Возможно, я перещеголяла бы многих.
– Ты так думаешь? – мягко спросил он.
– Послушай, ты ведь пришел посмотреть картины? Тогда смотри и оставь меня в покое.
К облегчению Эммы, Джулиан без возражений последовал за ней. Но, положив руку на полотно, прикрывающее картины, она заколебалась.
– Ты ведь видел мои работы.
– Да, я же говорил.
Эмма не поднимала глаз от полотна.
– Тебя не удивило, что это нарисовала я?
Она физически ощущала, как его проницательный взгляд движется по ее лицу. Их разделяло несколько шагов. Джулиан стоял слишком близко, чтобы она могла чувствовать себя спокойной.
– Это очень мощный материал, – медленно сказал Джулиан. – Но я совсем не удивлен, что ты обладаешь таким мастерством.
Это был очень лестный ответ, но Эмму он не удовлетворил, хотя она и сама не знала, что хотела услышать. Вздохнув, она сняла полотно и отстранилась.
Картины она расположила с умыслом: первой стояла та, на которую ей труднее всего было смотреть – незаконченный портрет мужчины, черты которого исчезали в грунтовке. Зловещий эффект, но верный. Если тот человек действительно призрак, то она так его и изобразила.
– Это он, – тихо сказал Джулиан. – Второй с Чанди-Чоук.
– Да. У тебя очень хорошая память.
– Почему ты поместила их обоих в офицерские палатки?
Эмма пожала плечами:
– Хотела показать, что они не олицетворение власти, а символ злоупотребления ею.
– Он выглядит более кровожадным, чем я помню.
Ее рот помимо воли скривился.
– Тогда ты плохо помнишь.
– И ты тоже. – Джулиан странно взглянул на нее, прежде чем сосредоточиться на холсте. – Любопытно. Ты столкнулась с ними только однажды, правильно?
Эмма пропустила вопрос мимо ушей.
– Что здесь написано?
– О, это любопытно. Насколько я могу разобрать: «Десять крор[10]за продвижение войск в следующие районы».
– Крор? А что это такое?
– О, это целая куча денег.
– Понятно… – Эмма провела пальцами по холсту. Какие агрессивные мазки. Она помнила, как каждую ночь болело у нее запястье. – Армия платила шпионам?
– Но не так хорошо.
– Значит, это была шутка?
– Такими вещами не шутят. Оказывается, ты не можешь прочитать подписи, – вслух размышлял Джулиан. – Эмма, тебе кто-то написал это на урду?
– Нет. Я нашла бумаги.
– Где нашла? – Джулиан наклонил картину, чтобы посмотреть следующую, и вполголоса выругался. Потом прочитал вслух: – «Если убиты женщины и дети, тем лучше».
– Странные слова для английского солдата, – прошептала Эмма.
