class="p1">Глаза Шантеклера метались от унылой стаи в центре лагеря к черным водам, бушующим снаружи.
— Ничего больше не сделаешь,— сказал он сам себе, ибо ревущая стихия заглушила слова.
— Что-то можно! — заорал Мундо Кани. В глазах его пылала жажда быть понятым.— Осталась одна вещь. Я ухожу.
— Что!
Шантеклер встал бы прямо на Псиную морду, если бы Пертелоте не сдерживала его.
— Этот Пес должен теперь уйти.
Глаза Шантеклера вспыхнули.
— Это и есть ответ?
— Это должно произойти.
— Я знал это, ты, негодный! Вовсе не сон, а правду я видел — я знал, что ты предатель! Ты негодяй! О, какой же ты негодяй! Убирайся и будь проклят, ты и твой вечный прыщ. Это не принесет тебе добра!
Второй раз за последнее время Мундо Кани взглянул на Шантеклера с невыразимой болью. Шантеклер повернул голову и уставился на бушующее море по ту сторону стены.
БУМ! БУМ! БУМ!
Волны все сильнее и сильнее били о стену. Скоро она рухнет под этим всемогущим напором.
Когда Петух снова обернулся, Пса уже не было. Только Шантеклер и Пертелоте стояли на вершине стены.
И тогда разверзлась земля.
Глава двадцать седьмая. «Пес, который скулит» — последняя битва войны
Sum Wyrm, sub Terra!
Голос вырывался из бушующей реки. Из-под настила в лагере (и животные отпрянули в ужасе), из леса и из-за леса, голос отзывался эхом и вторил своему отражению, как будто вся земля стала грохочущим барабаном. Стена сотряслась от этого звука: местами раскололась, местами осыпалась. Шантеклеру казалось, будто голос до него доносит сама эта дрожь под ногами.
— Sum Wyrm, sub Terra! Была удача тебе, Шантеклер, но больше не будет удачи.— Не голос то был, легион — хор голосов, тысячи хоров, голосящих отовсюду: — Я, Уирм из-под земли, гряду, гряду! Я выхожу на свободу!
Шантеклер, маленький Петух, стоящий лицом к морю на вершине стены в объятиях Пертелоте, пронзительно крикнул:
— Давай, змей! Гадина! Иди! Меня это не волнует! Меня больше ничего не волнует! Наконец-то все кончится!
Еще сильнее затряслась земля. Целые участки стены оползали, обрушивались гигантскими глыбами, и в стене появились широкие бреши. Непостижимое замешательство овладело волнами моря: вместо того чтобы размеренно накатить на лагерь, они повернули вспять. Исполины из хаоса, они набрасывались друг на друга, сражались не на жизнь, а на смерть. Они сходились, эти валы, подобно гигантским ладоням, зашедшимся в неистовых аплодисментах.
Шантеклер рвался из объятий Пертелоте, корчась в сомкнувшихся на нем крыльях.
— Почему бы и нет? — визжал он, в то время как пролом в стене подступал к ним все ближе; вскоре они с Пертелоте оказались на узком пьедестале, и некуда было даже шагу ступить. — Почему бы и нет? Все идет своим чередом, Уирм! Все разлетается вдребезги!
Несмотря на свое разбитое тело, он с еще большей яростью вырывался из объятий Пертелоте. Он бы и ее разрубил, если б только мог.
Но тут из реки поднялся тяжелый рев — незнакомый звук,— и тогда отпрянула сама земля.
Шантеклер был оглушен.
Как будто у земли была пасть и как будто пасть эта раскрылась в вопле — так бездна разверзлась там, где было поле брани. Пьедестал, весь лагерь медленно подались назад, как бы склоняясь перед этой дырой, уступая ей место. Шантеклер и Пертелоте вдруг оказались на краю бездонной пропасти, другой же край был скрыт потоками воды, устремившимися в бездну. Справа и слева трещина в земле тянулась насколько хватало глаз — и впадина расширялась. Рушилась твердь земная!
— Sum Wyrm, sub Terra!
Голос был мощнее рокота водопада — низвержения, с запада на восток не имеющего конца: бездна поглощала целое море, и море кинулось в нее, будто сводя счеты с жизнью. Но море и рвущиеся вниз воды отступали, ибо трещина становилась все шире и шире.
— Гряду, гряду! Я выхожу на свободу!
Теперь впервые у грандиозного голоса появился единый источник. Шантеклер обнаружил, что совершенно непроизвольно склонился ко дну пропасти. И тут же подумал, до чего же он высоко и как это опасно для жизни. Но он смотрел: именно оттуда восходил голос.
— Уирм, — прошептал он.
Но он по-прежнему ничего не видел. Он видел водяные каскады и бешенство пены на дне. Он видел каменную пасть земли, все расходящуюся в глубине. Он видел грязь, скользящую по стене, и камни, несущиеся за грязью вниз и вниз, на невообразимую глубину.
Затем самое дно пропасти сотряслось, взъерошилось — и тут же гнилостный смрад ударил в лицо Шантеклеру. Он упал навзничь. Невольно он прильнул к Пертелоте и спрятал лицо в перьях у нее на горлышке. Там пахло приятно. Пертелоте тронула его за плечо. Петух дважды глотнул и разрыдался — пристыженный.
— Без толку! — ужасающе ясно донеслось из бездны. — И поздно, слишком поздно, Шантеклер! Я гряду, гряду! Я выхожу на свободу!
Не отпуская Пертелоте, Шантеклер снова заглянул в бездну; и он увидел Уирма.
Между нижними челюстями пропасти медленно протискивалось длинное черное тело невообразимых размеров. Не было у него ни начала, ни конца, не было видно ни головы, ни хвоста, ибо на мили и мили протянулись они внутри земли; и основная масса Уирмовой туши пока не достигла даже дна пропасти. Но тело поворачивалось, будто жернов, поворачивалось, сдирая при этом огромные куски гниющей плоти,— и это тело, насколько далеко мог видеть Шантеклер, и было дном трещины.
С каждым поворотом Уирма земля трещала, вздымалась — столь могущественная сила раздирала ее. А вода, достигнув наконец Уирмовой туши, превращалась в пар.
Шантеклер прижал к себе Пертелоте и в отчаянии стиснул ее.
— Стражи, — грохотал Уирм, — проиграли, Они сломлены. А земля ломается. И я буду свободен. И я буду свободен!
— Прости меня, Создатель, — выдохнул Шантеклер.
Пертелоте сказала:
— Он простит. Осталось сделать только одну вещь.
— Что нам осталось? — простонал истерзанный Шантеклер.
Но они отпрыгнули от края. Они помчались, а за ними обрушивалась земля. Кое-где лагерь вздрогнул и начал погружаться в бездну. Земля вдоль края просто уступала и оползала. Глотка все ширилась.
— Что делать? — кричал Шантеклер, раздирая себе грудь. Следующим было то, что Курятник оказался на краю обрыва. А потом он криво наклонился над бездной, будто заглядывая в нее. А потом задрался его противоположный конец. Мгновение Курятник повисел на краю, осмысляя свою кончину; затем
