мне? Только одно. Прийти домой и понять, что, наверное, я просто сдохну, от того, как мне сейчас больно…
Глава 32
Макс
Вытянув ноги в проход, подпираю спиной шкафчик в мужской раздевалке спортзала в универе. Верчу в руках теннисный мячик, а потом просто отправляю целовать его пустую стену напротив.
Ядовито-зеленая сфера рикошетит ее и едва не прилетает Тохе в светловолосую башку. Увернувшись, друг ловит мяч и, цокая, отправляет мне его обратно.
— Чего дальше думаешь делать? — спрашивает Антон, когда я, лениво выставив руку, легко ловлю его подачу.
— Не знаю, — бормочу вяло.
Тоха неодобрительно фыркает и лезет в свой шкафчик. И оттуда я слышу его глухое возмущение:
— Так и будешь сидеть и пинать… мяч?
Вздыхаю и верчу теннисную приблуду в ладони:
— А что мне надо делать?
— Ну, не знаю. Хотя бы попытаться найти того урода, — у Антохи что-то там с грохотом падает в шкафу и он чертыхается.
Я рассказал ему про закрутившийся лямур с Синичкиной. Друг, конечно, покрутил пальцем у виска, назвав меня шизанутым. Но вот к вопросу этой подставы со скринами отнесся чересчур серьезно. Из его вариантов расправы над «добродетелем» самыми безобидными были: скрутить в баранку и посчитать все зубки.
Вздыхаю еще раз. Подкатывающее раздражение скрыть не получается.
— А зачем его искать? — язвительно скалюсь. — Я вон какой получился. Просто крут! Репутацию бед боя подтянул ого-го.
Тоха, наконец, выныривает из своей Нарнии и, скинув с себя футболку, неодобрительно глазеет на меня:
— Найдешь того придурка, и твоя Синичкина прилетит на крылышках любви извиняться.
Я едва не протыкаю пальцами шершавую поверхность мяча.
— Во-первых, — резко выдаю я, отталкиваясь спиной от двери шкафчика, — она не моя. Во-вторых, а оно ей надо? Ей ее тараканы там уже нашептали свою правду.
Тоха с укором качает головой:
— Чего ты вообще расклеился?
Я хмыкаю и опять запускаю мяч в стену. Расклеился? Да я, блин, в бешенстве. Это внешне я монолит апатичности и спокойствия. А внутри меня творится полная вакханалия. Хочется крушить все вокруг, включить Халка и долбать стены. Но я тушу всю злость в себе лишь одной ее фразой.
«Ты мне никто»
Вот так вот. Никто.
Не хочу признаваться сам себе, что в ту секунду по мне, как поезд проехался. Огромный такой товарняк обиды. Прямо напротив ее подъезда.
Припечатало меня не слабо. И не только припечатало. Леся задела во мне то, что трогать категорически запрещено.
Я всегда честен в отношениях. Могу, конечно, врать родителям, что проблем с учебой нет, но девушке, с которой хочу лечь в постель, скажу честно: только секс, не более.
И Лесе я не врал, что нет такого числа, которым можно было измерить мое желание быть рядом с ней.
Но видимо, я где-то жестко накосячил во вселенной, что она решила меня поиметь несправедливостью.
И теперь мой мозг взорван.
Приходится, сцепив зубы, бить этот чертов мячик о стену. Делать вид, что мне по фиг. Гашу в себе желание достать из-под земли того ушлепка, решившего, что имеет право совать свой поганый нос, куда не просят.
Ведь имеются и связи в полиции. Но ради чего все это я должен делать?
Я ведь НИКТО для Синичкиной. Просто пшик. Она умелась под конвоем своего волосатого дружка из охранной организации «Гав».
И с каждым глухим ударом мяча о стенку внутри моей обиде тесно под ребрами. Она ощутимо давит изнутри.
Замутить разборки ради своей репутации? Да плевать мне на нее. Я чист аки младенец и знаю, что прав.
Да и выбешиваюсь больше не от незнания, кто оказался тварью. Бешусь от одного вопроса: почему, мать вашу, Олеся мне не поверила? Какого добланого хрена так получилось?
И я лучше изведусь от любопытства, чьих рук дела эта пакость, но сам и пальцем не пошевелю. Просто из принципа. И на это у меня есть оправдание.
Был ли я рад, когда рыдающая Леся в моей машине сообщила, что ответы отдать мне не может потому, что у нее… взыграла совесть? Конечно, нет.
Все мои планы рухнули в тот момент перед глазами.
Захотелось стукнуться головой об руль и стонать. Но Леся так плакала. В этих голубых глазах было столько чистейшей вины, что я не мог выдать себя.
Видел и чувствовал, как ей в тот момент это было важно. Важно не подставить дедушку и не получить от меня скандал. Ей нужно было, чтобы я ее понял.
И, черт возьми, я переступил через свои хотелки за считаные секунды. Собственноручно подписал себе указ об отчислении. Подставился перед родителями. Отец орет, мама ревет, лишь сестрица от души поржала.
И все это ради нее! Ради этой девчонки с огромными голубыми глазами, что вгрызлась в мои мысли и чувства. Я сделал это, чтобы она поняла: все, что связано с ней, для меня важно.
Твою мать, а что я получил в ответ?
Меня не стали слушать и смотрели, словно я конченый.
А если так, то зачем мне рвать себе пятую точку и доказывать, что я не верблюд? Она ни разу не набрала меня и заблочила во всех мессенджерах, социальных сетях.
Леся ничего так и не поняла. Это глупая девочка так и не поняла, как я вляпался в нее. Зациклился и утонул.
Я влюбился.
И может быть, сам туплю, не развернув сейчас бурную детективную деятельность. Но во мне обиды по макушку и больше. Это обессиливает.
Обижаться — это по-девчачьи? Да и хрен с этим.
Отец всегда вбивал мне в голову, что мужчина должен уметь поступаться своими желаниями, принимать для себя сложные и неприятные решения ради близких людей.
Отца то я услышал, как и усек, что медаль мне за это не дадут.
Мне просто скажут, что я никто. Вмажут мне в самое сердце с размаха.
А правду и так знаю. Я этого не делал. И плевать мне на конфликт с Аркадием Борисовичем. Его мне искренне жаль.
Сжимаю до судороги в пальцах теннисный мяч.
Фак! Стоит только подумать об Олесе, как меня начинает трясти от желания расхреначить то, что подворачивается в данный момент под руку.
И в этот раз не везет белобрысому затылку Тохи.
Я со всей дури бросаю мячик в стену, а он отскакивает и попадает прямо другу в голову.
— Да, Макс! — вопит Антоха, хватаясь за свою черепушку. — Офигел?
— Прости, — виновато морщусь.
— Короче, заканчивай рефлексировать, — Тоха ставит руки в бока и решительно вкидывает подбородок. — Надо придумать,
