Книга Сказки старого Вильнюса II - Макс Фрай

Весь день недоумевал: да что на меня нашло? Зачем затеял этот нелепый розыгрыш? Кто за язык тянул?

Утешал себя: ай, ладно. Что сделано, то сделано. Хочет обижаться из-за пустяков — ее дело. Все равно рано или поздно объявится. Документы тут остались и кредитные карты. То есть вообще все ее добро у меня, кроме наличных литовских денег, которые перед уходом сунула в карман. Но сколько там той наличности. Ночь в гостинице и то не хватит оплатить. Так что придет, куда ей деваться.

Думал раздраженно: хорошо, я дурак, и шутки у меня дурацкие, согласен, но какого черта на весь день отключать телефон? Позвони, отругай и забудь. Дело-то яйца выеденного не стоит. Ну правда.

Но после того как стемнело, уже не сердился, не обижался, даже не корил себя. Просто сидел на балконе, уставившись в разбавленную фонарным молоком чернильную синеву улицы, и беззвучно, безадресно молился: «Хоть бы ничего с ней не случилось, хоть бы все было хорошо, хоть бы пришла».

Да пришла, конечно. Усталая и сияющая. И не под утро, а всего в половине двенадцатого, детское время, не о чем говорить.

Сказала:

— Боже, Стас, в каком же прекрасном городе ты поселился, хитрюга. Всегда знала, что у тебя губа не дура. Захапал себе самый удивительный город на земле, знай наших.

Конечно, тут же растаял. Но все равно укоризненно проворчал:

— Телефон-то зачем отключила? Я волновался.

— А я не отключала. Сама сто раз пыталась отправить тебе смс, но ничего не вышло. Нет сигнала, и хоть убейся. Роуминг мой, что ли, шалит? Надо было просто с самого начала купить местный номер, но это до меня только сейчас дошло. Глупо получилось. Прости.

И обняла крепко-крепко. Как будто им обоим снова по три года и ее великая война за независимость еще не началась.

Чуть не заплакал от неожиданности и нежности. Буквально чудом сдержался.

Когда Стася написала, что собирается приехать на пару недель в самом конце лета, разволновался, как когда-то перед защитой диплома. Впрочем, положа руку на сердце, гораздо сильнее. Как перед Страшным судом, в который толком не мог поверить даже в те далекие времена, когда старательно играл сам с собой в доброго католика.

Словно бы со стороны оглядывал съемную квартиру, которой до сих пор был совершенно и безоговорочно доволен. Решил — вроде ничего. Но все же заменил хозяйские занавески на стильные жалюзи, скатал и спрятал в кладовую потертый ковер, завел новую джезву и яркие полосатые чашки, а уборщицу стал вызывать вдвое чаще.

Потом принялся за собственную внешность. Постаревший близнец — не самое духоподъемное зрелище для почти сорокалетней женщины. Ради Стаси целиком обновил гардероб, сменил парикмахера и даже стал регулярно бриться. Борода прибавляла к излишне моложавой физиономии как минимум десятилетие, помогала выглядеть собственным ровесником, и до сих пор это здорово упрощало жизнь, но на какие только жертвы не пойдешь, лишь бы сестра осталась довольна собой, посмотревшись в живое зеркало, встречу с которым малодушно откладывала столько лет.

Больше всего беспокоился за город. Понравится Стасе Вильнюс или нет? Скажет, что он слишком маленький? Слишком тихий? Безнадежно провинциальный? С другой стороны, до сих пор обаяние этого города действовало на всех его гостей, и почему бы Стася должна стать печальным исключением?

Все равно ужасно нервничал. Думал: это, наверное, все равно что знакомить невесту с мамой. Когда любишь обеих, слишком многое в твоей жизни зависит от того, понравятся они друг дружке или нет.

И сестру, и город, где жил уже без малого десять лет, любил, как саму жизнь. То есть Стасю, конечно, больше. Больше всех на свете — ее. Зато город с первого дня отвечал восхитительной взаимностью на каждое душевное движение, а сестра с детства старалась увернуться, ускользнуть от его любви, от их полного, даже для двойняшек поразительного сходства, от совершенно завораживающей его и пугающей ее внутренней связи, когда хочешь того или нет, а всегда знаешь, что чувствует другой. И почти всегда — о чем думает. Стасю все это бесило, она хотела быть отдельным, самостоятельным существом. Он же, напротив, больше всего на свете боялся стать отдельным и самостоятельным. Потому что какой тогда смысл.

Но все равно пришлось.

В детский сад они, конечно, ходили вместе. И когда дело подошло к школе, родители собирались записать близнецов в один класс, но Стася внезапно проявила удивительное для шестилетней девочки упорство. Не скандалила, не закатывала истерик, просто высказала свое желание, выслушала отказ и объявила бойкот всему миру. Две недели не разговаривала ни с кем, а свою комнату покидала, только когда отец выносил ее оттуда на руках. И в итоге настояла на своем, поступила в английскую школу на другом конце города, возить ее туда было очень неудобно, но пришлось.

И продолжила в том же духе: в выходные — со своей компанией, в походы — со своим классом, в институт — в другом городе. А замуж вышла вообще в Буэнос-Айрес. «Ближе жениха, конечно же, не нашлось», — сердито думал брат; впрочем, к тому времени он уже давным-давно научился быть сам по себе. А куда деваться.

После замужества Стаси они почти не виделись. Только когда одновременно приезжали навещать родителей, что случалось далеко не каждый год. В гости она, конечно, звала, и не раз, но скорее вежливо, чем настойчиво. А когда ехать предстоит не в соседний городок, а натурально на край света, хочется быть уверенным, что тебя там действительно ждут. Поэтому не дергался. И сестра, в свою очередь, отвечала на его приглашения неопределенно: конечно, обязательно, когда-нибудь выберусь, только, увы, не в этом году, потому что…

Да какая разница почему. Нет так нет.

И вдруг взяла и приехала. Когда уже ждать перестал.

Спросил:

— Ну что, отыскала Ужупис? Ты прости, я…

Перебила:

— А чего там искать? Пошла за угол, дождалась трамвая, все как ты сказал. У вас такие смешные разноцветные жетоны вместо билетов! Нигде таких не видела. Думала, придется спрашивать, где выходить, но водитель так четко объявлял все остановки, что промахнуться было невозможно.