Собственного Императорского Величества рукою подписано:
Николай».
…А потом брел Уточкин совершенно обескураженный по набережной Мойки, пытаясь ответить себе на вопросы: «зачем эта война?», «почему эта война?».
Нет, не знал ответов на них.
Как, впрочем, и не мог знать, что на ней погибнут русские авиаторы, многих из которых он знал лично:
Петр Николаевич Нестеров (1887–1914);
Эдуард Мартинович Пульпе (1880–1916);
Григорий Эдуардович Сук (1896–1917);
Евграф Николаевич Крутень (1890–1917);
Иван Александрович Орлов (1895–1917);
Юрий Владимирович Гильшер (1894–1917);
Николай Кириллович Кокорин (1889–1917).
Эпилог
Какая ужасная была ночь! Странно, что никто не слышал шума.
Кнут Гамсун
К лету 1915 года положение на российско-германском фронте для русской армии складывалось наихудшим образом — гигантские человеческие потери, утрата части западных территорий, Великое отступление.
Именно в это время в империи наблюдается всплеск патриотических настроений, порой доходящих до националистической истерии.
Возникают разнообразные организации, концессии, общества содействия фронту, большинство из которых, к сожалению, далее патриотической риторики не идут.
В 1915 году известный меценат и филантроп генерал-майор Свиты Его Императорского Величества граф Александр Дмитриевич Шереметев выступил с инициативой создания добровольческой части «для содействия в борьбе с воздушным противником при обороне Петрограда, несения разведывательной службы и бомбометания».
23 августа того же года Верховным главнокомандующим был издан приказ за номером 737, согласно которому на время военных действий главнокомандующему армиями Северного фронта предписывалось создать при VI армии авиационно-автомобильную дружину с назначением начальником дружины графа А. Д. Шереметева и установлением формы авиационных и автомобильных подразделений соответственно.
Местом дислокации дружины было определено Лигово (известное дачное место под Петроградом, связано с именами русских балерин Матильды Кшесинской и Анны Павловой).
Личный состав делился на 16 дружинников-офицеров и 90 охотников-рядовых.
Автомобильное подразделение было оснащено пятнадцатью легковыми, двумя грузовыми машинами, а также четырьмя мотоциклами с колясками.
Оснащение же авиационного отряда десятью самолетами, как планировалось изначально, оказалось делом непростым. Приобретение аппаратов, моторов и ремкомплектов затягивалось, хотя личный состав подразделения комплектовался весьма изрядными темпами.
Тут были разные люди — художник-график Петр Захарович Лаленков (в звании ефрейтора), доктор медицины Василий Павлович Всеволожский (в чине зауряд-полковника), куплетист, авиатор-самоучка Юлий Владимирович Убейко, авиаконструктор Михаил Леонтьевич Григорашвили (в чине зауряд-офицера).
Военный летчик, журналист Юрий Мануилович Гальперин о дружине графа Шереметева писал следующее: «Разместили дружину под Петроградом, в Лигове, и это еще больше привлекало в нее золотую молодежь. Шел конец 1916 года, формирование только начиналось, и когда дойдет до дружины очередь воевать, было совершенно непонятно.
Чтобы придать солидность, искали на должность командира авиаотряда человека с именем. Выбор остановился на Славороссове (Харитон Никанорович Славороссов <Семененко>; 1886–1941, — летчик, инженер, педагог).
— Да не мое это дело… — отбивался он от уговоров, — я не хочу командовать этими господами, какие там летчики…
— Харитон Никанорович, вам сразу дадут поручика, а при ваших боевых заслугах…
— Ни в коем случае! Никаких чинов мне не нужно. Я и не умею командовать…
И все-таки его уговорили».
В числе второго «свадебного генерала» в дружину был приглашен С. И. Уточкин (в чине прапорщика).
Именно с этим периодом жизни Сергея Исаевича предположительно связывают возвращение великого пилота в авиацию, но если учесть, что техническое оснащение авиационного отряда дружины так и не произошло, то говорить о том, что Уточкин сел за штурвал самолета в Лигове не приходится.
И вновь в биографии нашего героя происходит своего рода наложение (аберрация) фактов, происхождение которых, к сожалению, не имеет документального подтверждения и в первую очередь продиктовано логикой событий, которая, как известно, у каждого своя.
В частности, существует версия, согласно которой якобы в это же время Уточкин в должности инструктора-пилотажника летает в Петроградской авиационной школе (авиашкола Всероссийского аэроклуба), а также испытывает аэропланы самолетостроительной фабрики Слюсаренко (Владимир Викторович Слюсаренко — один из участников перелета Санкт-Петербург — Москва), и что якобы в ходе одного из этих полетов он простужается, заболевает тяжелой формой пневмонии, что приводит к летальному исходу.
Поверить в эту версию трудно хотя бы по той причине, что клиническое состояние Сергея Исаевича на тот момент едва ли предполагало его способность пилотировать аэроплан и тем более заниматься испытанием нового аппарата. Трудно себе представить, чтобы кто-то из заказчиков или работодателей мог бы доверить ему подобное. Приговор Уточкину, как мы помним, был вынесен еще в Одессе, когда стало ясно, что он не способен к системной работе в авиации. Его доброе имя ценили, его достижения и подвиги не забывали, но в профессию его не пустили.
К этому же времени относится еще одна версия (и вновь странным образом повторяющая уже хорошо известный нам эпизод от 26 июля 1913 года) — якобы вскоре после начала войны Сергей Исаевич написал великому князю Александру Михайловичу письмо с просьбой об аудиенции «для изложения доктрин, которые можно приложить для использования небес в военных целях». Ответа, что и понятно, не последовало, и тогда Уточкин направился в Зимний дворец самостоятельно, откуда его, разумеется, выставили. Сие обстоятельство окончательно повергло авиатора в депрессивный хаос, приведший к обострению заболевания и кончине.
К сожалению, никакой внятной и достоверной информации об этом полном драматизма периоде в жизни Сергея Исаевича у нас нет.
Тут, как думается, уместно сохранять верность интонации целого текста, построенного на стыке архивной аналитики, гипотетического потока сознания нашего героя и беллетризированного авторского повествования.
Думается, что это единственно верный способ рассказать или хотя бы попытаться рассказать о человеке, девизом жизни которого были слова: «Это я с неба возвращаюсь на землю. Стоит ли?!»
Итак, морозный декабрь 1915 года.
Да, в годы оны Сергей Исаевич любил кататься на коньках-«гагенах», мог даже расписаться на глади катка, залитого в Юсуповском саду, — «Сергей Уточкин», поставив в конце залихватский росчерк, но питерские зимы с их мглистым полумраком и пронизывающим ветром он не любил, потому что начинал замерзать от тоски и одиночества.
Так было и на сей раз.
Он брел по Невскому проспекту, а громады дворцов и доходных домов нависали над ним, кривились, и он пугался их, как живых существ.
Уточкин плохо себя чувствовал, а навстречу ему шли улыбающиеся молодые люди и девушки, они смеялись, они были счастливы, и никто не узнавал его, скорее всего, принимая за нищего, спившегося старика, хотя этому «старику» не было и сорока лет.
А еще он был голоден.
Дойдя до колоннады Казанского собора, он садился тут на скамейку, доставал из внутреннего кармана пальто, которое никогда не застегивал, любимого Кнута Гамсуна, с которым в последнее время не расставался, пролистывал несколько страниц, точно зная, какие именно строки сейчас предстанут его взору.
Щурился.
Читал вслух:
«Дойдя до площади, я присел у
