Книга Санаторий «Седьмое небо» - Полина Луговцова

Глаза привыкли к полумраку, и Лев обнаружил себя в знакомом коридоре санатория с множеством дверей вдоль стен. Вдали светился выход, за которым была видна часть холла с колоннами. Вокруг царила абсолютная тишина. Признаков присутствия Александра-монстра или убегающих от него жертв не было. Лев настороженно скользнул взглядом по дверям и медленно направился к выходу.

Воодушевляла мысль о том, что ему удалось-таки вырваться из замкнутого круга, в котором – он подозревал – можно было застрять навеки. После вновь пережитой трагедии, случившейся с Верой, душу нещадно саднило. Почему он раньше не замечал, что все давно к этому шло? Как безумный, обвинял жену в том, что, решившись на самоубийство, она предала и его, и Раюшку. До сих пор Лев считал, что Вера их бросила, ослепленная эгоистичной ревностью и жаждой мести. На самом деле это Лев бросил ее и дочь, отгородившись от назойливости бытовых проблем «важными» делами и звуконепроницаемыми стенами. В течение восьми лет одиночества и ощущения собственной ненужности в жене рос и креп комплекс неполноценности, который и привел ее на ту крышу. А Лев, наступивший на телефон вместо того, чтобы ответить, тем самым «спустил курок». И долгие годы он сам себя обманывал, страшась посмотреть правде в лицо. Ведь это означало признать, что он – убийца… ну, или почти убийца.

Чувство вины навалилось бетонной плитой. Считать виноватой Веру было гораздо легче.

Уже собираясь выйти из темноты в светлый холл, Лев остановился: показалось, что за одной из крайних дверей кто-то тихо плачет.

Уверенный, что вновь окажется в одном из фрагментов своего прошлого, Лев шагнул сквозь дверь, приготовившись выслушивать упреки рыдающей жены, и от неожиданности замер, узнав сгорбленную женщину в черном, склонившуюся над лежащим на кровати бледным неподвижным ребенком, судя по коротко остриженным волосам – мальчиком.

– Хибла? – Лев вдруг понял, что совсем забыл о существовании своей новой мистической знакомой, и был очень удивлен, встретив ее здесь.

В комнате было сумрачно. Бьющие в окна солнечные лучи выглядели странно тусклыми, будто покрылись мутным налетом, и сам воздух казался вязким и темным. Лев догадался: горе, не умещающееся в тощем теле маленькой женщины, вырвалось наружу и подобно грязной воде затопило все пространство между стенами и потолком.

Хибла не повернулась. Плечи ее вздрагивали, а между всхлипами слышалось невнятное бормотание. Прислушавшись, Лев разобрал одно и то же повторяющееся слово: «Мертвый… мертвый… мертвый…».

– Хибла… – снова позвал ее Лев, и тогда она резко вскрикнула, повернувшись к нему лицом:

– Они его убили! Убили моего Энвера!

– Но вы тоже мертвы… Вернее, не вы – ваше тело. Понимаете? Энвер – настоящий Энвер, а не это тело, – должен быть где-то поблизости, я думаю. – Лев приблизился к ней на пару шагов и теперь мог хорошо разглядеть мальчика. Серая кожа, обтягивающая его осунувшееся лицо, не оставляла надежд на то, что ребенок мог быть еще жив. – Вашего Энвера здесь нет. Идемте, поищем его снаружи.

Хибла медленно опустилась на край кровати и, не сводя с сына взгляда, резко ответила:

– Нет! Я так долго его искала… Так долго… И вот, нашла! Я не могу оставить его здесь одного!

Ее глаза казались двумя бездонными черными тоннелями, в глубине которых что-то полыхало: уменьшенные копии пасти Александра-монстра. Тихая грусть во взгляде уступила место всепоглощающей ярости. Хибла процедила обжигающе ледяным голосом:

– Он был жив только что. Но я опоздала. Они убили его! Лобачев и Жанна, они… Ненавижу!

– Лобачев и Жанна уже понесли наказание за то, что сделали. Здесь бродит убийца. Он перевоплотился в адское чудище и сейчас охотится за нашими детьми. Мы должны спасти их. Пойдемте! – Лев говорил в пустоту, понимая, что она его совсем не слышит.

– Ну, хорошо… Тогда я сам разыщу вашего сына и скажу, что вы его ждете здесь. Не уходите никуда! – Лев подождал еще мгновение, но Хибла ничего ему больше не сказала. Она смотрела на тело ребенка, тихо бормоча что-то невразумительное.

За окном был виден мост, окутанный полупрозрачными серебристыми облаками. Заметив там какое-то движение, Лев уставился вдаль и похолодел: по мосту бежали, держась за руки, дети – мальчик и девочка. В том, что это Рая и Энвер, не было никаких сомнений. Они мчались по направлению к тоннелю в горе, в котором исчезали две блестящие рельсовые ленты. Но с тоннелем было что-то не так.

Издали разглядеть было трудно, однако Льву показалось, что внутри горы сияет еще одно солнце. И тотчас возникла мысль о том, что стоит лучам света коснуться детей, и вернуть их будет уже нельзя, потому что свет из тоннеля – это граница, и если дети пересекут ее, то переместятся в иной мир, недосягаемый для таких, как Лев. Это была не просто мысль – это было знание, бесконечно древнее, как сама Вселенная.

Лев не мог отпустить дочь в тот мир. Не мог потерять ее навсегда. Всем существом он метнулся к окну и подобно ветру вылетел наружу, радуясь тому, что сейчас у него нет тела, которое неминуемо разбилось бы о бетонный тротуар под окном. И хотя, будучи бесплотным духом, он не мог сдвинуть с места даже пылинку, зато был способен мгновенно перемещаться на огромные расстояния. Почти сразу же Лев оказался на мосту, но не перед детьми, чтобы преградить им дорогу к тоннелю, а позади, будто странный свет не позволил ему встать у них на пути, не пустил.

Дети продолжали удаляться от него. Белый сарафанчик Раи и полосатая рубашка Энвера надувались парусами за их спинами, будто настоящая одежда на обычных живых детях. Волосы дочери, собранные на макушке в два «хвостика», задорно подпрыгивали. На одном из них поблескивало лазурное пятнышко – заколка с пластмассовым дельфинчиком. С каждым прыжком дети становились все меньше: их силуэты съеживались на фоне сияющего светового пятна.

– Рая! – Крик, в который была вложена вся сила, выплеснулся из Льва подобно цунами и хлынул во все стороны, покатившись по облакам к далеким горным вершинам.