— Так они обычно так далеко под горы не ходят, зачем им? Сейчас шел, потому что тайную тропу чуял, а без нее он в подземелье дороги не найдет, пойдет, как мы… Кто-нибудь другой навстречу придет, вот увидишь.
— Ага, медведь пещерный или там… чудище шестилапое, про которое ты говорила. Ладно, кто явится, тот и явится! — махнул рукой Чарим и деловито спросил: — А это тоже тайная тропа?
— До входа придется идти по ней, а дальше будет уже обычная пещера, — заверила я.
— А, ну это не так страшно… Лишь бы без тех сороконожек!
Я не стала говорить, что в пещерах можно повстречать и что-нибудь похуже: зачем пугать заранее? Тем более те твари обычно не любят света и шума, а потому загодя убираются подальше. У нас же была лампа с порядочным запасом масла — Чарим прихватил, потому как факелы громоздки и сильно чадят, а это может быть заметно. Да и огонь так просто не прикроешь, как в лампе! Я же успела сорвать несколько светящихся грибов в самоцветной пещере: они не везде растут, так что пригодятся, на какое-то время их хватит. А там глядишь, и до реки доберемся…
Мы еще поспали несколько часов, до сумерек — чутконосый сторожил и заодно грел нас обоих, улегшись между мной и Чаримом, — как раз и лошади передохнули и поели. Что до темноты — на тайной тропе без разницы, день снаружи или ночь, там всегда одинаково.
— Ну, вперед! — сказала я провожатому, и тот, вильнув пушистым хвостом, уверенно потрусил в почти незаметное ущелье. Мы повели коней следом в поводу: садиться верхом тут не стоило, слишком узкая тропинка…
По счастью, эта тайная тропа оказалась совсем короткой: просто позволяла войти в пещеры — других путей с поверхности туда не вело.
Внутри было очень темно, сыро (где-то капала вода), воздух казался спертым, как обычно в замкнутых пространствах.
— Мы точно там, где нужно? — шепотом спросил Чарим, высекая огонь.
— Да. Погоди, пока так обойдемся, — остановила я, вынимая из вьюка большой гриб. Он немного помялся, но светил по-прежнему ярко.
— Верно, масло лучше поберечь, — хлопнул он себя по лбу и бережно убрал лампу на место: хоть она и в прочном бронзовом переплете, а все ж достаточно неудачно придавить, и стекло лопнет. Возись потом — то она горит, то не горит, потому что фитиль задувает…
— Тут сворачивать некуда, я точно помню, — сказала я и пошла вперед. — Разве что в какие-то небольшие отнорки, но они тупиковые.
— Ага… Стало быть, двигаем, куда дорога ведет, — кивнул Чарим, споткнулся и выругался. — И лучше потише! Я вон палец ушиб, и то больно, а если конь в трещину наступит…
Я кивнула и пошла медленнее. В самом деле, мое тело будто само вспоминало, каково это — карабкаться по скалам, спускаться с самых крутых склонов, перешагивать, а то и перепрыгивать трещины, не оступаться на подворачивающихся под ноги камнях… Чарим же больше привык ездить верхом, ну а лошадям (кроме, опять-таки, местных) приходилось несладко. Мало того что им не нравилось в подземелье (вернее в подгорье), так еще и под копыта попадалось невесть что!
Путь наш лежал все выше и выше, и хоть уклон был не слишком большой, он все равно чувствовался. Приходилось останавливаться: говорю же, пешеход из Чарима неважный. Мое же тело сильно ослабили годы сидения взаперти, играла я в воображаемую скакалку или нет. Однако стоило оказаться в родных горах — и я почувствовала себя прежней и могла бы, наверно, идти без устали отсюда до самого перевала, не то что до реки! Но, конечно, в этом была изрядная доля воображения: даже если дух мой остался силен, ноги могли и не выдержать такого подвига: я ведь в последнее время тоже передвигалась по большей части верхами да на возу! Ну а неторопливо шагать рядом с медлительными волами — это вовсе не то же самое, что подниматься в горку по неровному каменному полу пещеры…
На привале в такой пещере и вовсе приятного мало. Ветра нет, зато сырой промозглый холод пробирает до костей, а костер развести не из чего, еще и топливо мы с собой везти никак не могли, самим бы ноги унести!
— Говорят, — сказал Чарим, стуча зубами, и, чтобы разогнать кровь, попрыгал вокруг гриба, изображавшего костер, — в горах за степью, на самом юге, добывают горючий камень. Правда или нет?
— Правда, отец мне показывал, — кивнула я. — Он разный бывает, какой черный и блестящий, а какой слоистый, обычно серый или коричневый. Иногда он и в холмах, и на равнинах встречается, где раньше болота были — это торф и деревья окаменели, но не до конца, еще могут гореть, долго и жарко. У нас тоже есть каменный лес, но он такой древний, что его не подожжешь.
— Да и чем бы мы каменных дровишек нарубили? — ухмыльнулся он и сел на место. — Не моим же топориком… им только сучья срубать, да и не для того он предназначен.
Мы помолчали, потом я спросила:
— Дядя Чарим, а как вы с дядей Вителом познакомились?
— А я не помню, — охотно ответил он.
— Так давно дело было?
— Да нет, просто мы так напились, что как ни вспоминали, так и не сумели сообразить, как это было, — пояснил Чарим. — Помню, просыпаюсь… ну как просыпаюсь, еле-еле глаза разлепил, во рту — степь после засухи, в голове праздничные барабаны стучат. Похоронные, вернее… Шевельнуться не могу — руки за спиной скручены. И вроде там есть кто-то, позади-то.
Он снова встал, попрыгал, хлопая руками по бокам, и продолжил:
— Это, значит, нас вместе связали для надежности. Я хриплю: мил-человек, ты кто таков будешь? А он молчит. Ну я по его затылку своим постучал… зря я это сделал, из глаз аж искры брызнули! Зато он очнулся и мычит, мол, а ты кто? Назвались, а что толку?
Я невольно заулыбалась.
— Чуть в себя пришли, покумекали и сообразили, что, похоже, на постоялом дворе гуляли, да лишку хватили и накуролесили. Иначе с чего бы нас в погребе заперли, да еще связанными? — добавил он. — Ну и решили, что надо уносить ноги.
— Вы же связаны были, разве нет?
— Э, что мне те узлы, и не из таких выворачивался… — фыркнул Чарим. — Вдобавок у Витела в шве на штанах ножичек был припрятан, не нашли его. У меня тоже был, но в сапоге, а нас разули. Сапоги, видно, приглянулись… Ну вот, потихоньку развязались, друг друга ощупали, потому как темно в этом погребе было — хоть глаз коли. А что делать? Решили покричать, мол, хоть воды дайте, изверги!
Он снова сел рядом и запустил руки в шубу чутконосого, которого уже перестал опасаться.
— Ну, кто-то крышку-то погреба приоткрыл, мол, чего орете… Вител живо ее подпер, а я того мужика к нам стащил и в уголок положил. Выбрались мы — день на дворе, народу много, так мы бочком, бочком… Глядим — телега стоит запряженная, лошадь свежая, кто-то уезжать собрался, наверно, тоже только что проспался… Ну, мы на телегу, Вител возницу за шиворот выкинул, я конягу стегнул, свистнул — гикнул по-разбойничьи, а она с перепугу как взяла в галоп — только нас и видели!
— А если б догнали?
