Судя по всему, Люс Иригарей предполагает: поскольку мужчины вроде как интересуются предметами, развивающими высокую скорость, и вообще считают, что чем быстрее, тем лучше, то это важное уравнение выражено в терминах скорости света, а не других «скоростей, жизненно необходимых для нас», хотя лично я не могу себе представить никакую другую скорость, чтобы она, являясь важной физической константой, была бы более «женственной».
Дамы — теоретики феминизма также сетуют на то, что, изучая поведение и психологию животных, ученые используют крыс-самцов. Одна даже написала: «Под этим, конечно, подразумевается, что крыса-самец представляет собой весь вид». Другая указывает на то, что в докладах об оплодотворении исследователи описывают яйцеклетку как «дрейфующую» или «пассивно остающуюся на месте», тогда как мачо-сперматозоиды «внедряются» и «проникают». Как мужчине, мне сложно придумать более женственные или гендерно-нейтральные термины, дабы описать, что происходит, когда клетка спермы с большой скоростью (кстати, снова скорость!) движется вперед и встречает гораздо более медленную или вовсе неподвижную яйцеклетку.
Язык физики тоже подвергается нападкам как излишне мужской, потому что говорится, будто атомные частицы «бомбардируют» образец и «сталкиваются» с другими частицами. Когда одну феминистку спросили, какие же термины следует использовать вместо привычных, когда речь идет об основных процессах в физике частиц, она написала, что столкновение атомов, по ее мнению, должно описываться как «соединение ради взаимной выгоды».
Иригарей при поддержке других феминисток уже давно пропагандирует такую сферу исследований, как гидрогазодинамика. Это научное изучение движения жидкостей и газов, затрагивающее такие вопросы, как турбулентность, вязкость, приливы и ударные волны. Очень многое в этой области физики — чистая математика: дифференциальные уравнения, компьютерное моделирование…
Однако Иригарей полагает, что гидрогазодинамика — женская наука и потому смежные области физики относятся к ней как к бедной родственнице. (При этом сама Иригарей вовсе не ученый-естественник, и ее часто критикуют за отсутствие цитат из научных источников по затрагиваемым ею темам.) Она убеждена, что физика твердого тела — это мужская и, значит, привилегированная область физики, а вопросы динамики жидкости, например турбулентность, до сих пор мало изучены только потому, что они не представляют интереса для мужчин. Другая писательница-феминистка, Кэтрин Хейлс, подхватившая идеи Иригарей, делает следующий вывод:
«В то время как гениталии мужчин призваны проталкиваться внутрь и становиться твердыми, у женщин половые органы представляют собой отверстие, откуда вытекает менструальная кровь и вагинальные выделения. Хотя мужчинам тоже свойственно “течь” — например, выпуская семенную жидкость, — этот аспект их сексуальности не акцентируется. В расчет принимается только твердость мужского полого органа, а не его участие в процессах выделения жидкости… Так же как женщины изгнаны из мачистских теорий и языка, фигурируя там лишь как не-мужчины, так и жидкости изгнаны из науки, фигурируя в ней лишь как не-твердые тела».
Имеют ли подобные рассуждения смысл, а главное — важны ли они? Безусловно, попытки привлечь внимание к самому главному аспекту взаимоотношений внутри общества и к тому, что нынешний курс развития науки неудобен для женщин, сами по себе похвальны. Однако, на мой взгляд, эти экстремальные суждения наносят удар по существующим научным технологиям. Если женщины-ученые, обладая полной свободой действий, совершат иные, противоречащие традиционным, открытия и умозаключения относительно устройства мира, то какая тогда польза в науке как в инструменте понимания законов Вселенной? Ведь иногда даже диву даешься, во что верят иные философы. По мнению Хейлс и некоторых ее товарок, формулы из области гидрогазодинамики, стоящие за каждым успешным взлетом и каждой посадкой в аэропорту, «не обязательно верны». Если в эту область физики хлынет еще больше женщин, то «люди, обитающие в телах иного типа и имеющие иное внутреннее строение, обусловленное полом, могут предложить другие модели потоков». И если они действительно предложат, то, полагаю, это будут не очень хорошие ученые.
Какая из женщин внесла наибольший вклад в развитие медицины?
История знала (и знает) немало блестящих ученых-медиков женского пола. Но Генриетта Лакс не относится к их числу. В 1951 году она жила в Балтиморе, была матерью пятерых детей и не имела никакого отношения к медицинским исследованиям, хотя всего в трех милях от ее дома находилось одно из крупнейших американских медицинских научно-исследовательских учреждений — больница при университете Джона Хопкинса. Однако опухоль шейки матки, к несчастью развившаяся у Генриетты после рождения пятого ребенка, дала начало целой цепочке невероятных событий. Женщина легла в больницу Джона Хопкинса на лечение, и из ее тела была изъята часть опухолевых тканей — без ее на то разрешения (в те годы оно еще не требовалось). Ткани попали к университетскому доктору, изучавшему раковые клетки.
Доктор, которого звали Джордж Гей, обнаружил, что клетки Генриетты Лакс обладают весьма необычными свойствами. В отличие от большинства человеческих клеток, они могли жить самостоятельно, за пределами организма, а также делиться и делиться бесконечно. Иными словами, клетки эти были бессмертны, тогда как большинство клеток, извлеченных из человеческого организма, погибает, произведя на свет еще несколько поколений (для нормальных человеческих клеток число этих поколений равняется 52). Гей искал как раз такие клетки для наблюдения и использования в опытах, которые он проводил по программе выявления причин раковых заболеваний и создания методов их лечения. Непонятно каким образом, но раковые клетки госпожи Лакс соответствовали всем требованиям. Поскольку ее опухоль развивалась чрезвычайно быстро, клетки, полученные из этой опухоли, демонстрировали ту же живучесть и высокую скорость роста. Протестировав эти клетки и начав использовать их в своих опытах, Гей понял, что они также могут оказаться ценным инструментом в других областях медицинских изысканий, включая изучение лейкемии и воздействия радиации, а также при исследовании механизмов генетического контроля и процессов производства клетками белковых молекул. Вскоре клетки Генриетты Лакс разошлись по всем Соединенным Штатам и распространились за их пределы, попав в СССР, страны Южной Америки и прочие уголки Земли, где ученые пытались выявить механизмы возникновения заболеваний.
Эти необыкновенные клетки помогли найти весьма своевременное решение проблемы, с которой столкнулись врачи, исследовавшие полиомиелит. В те времена, когда у госпожи Лакс нашли рак, в Америке разразилась целая череда эпидемий полиомиелита. Ученые понимали: чтобы победить болезнь, нужна вакцина, и вот некий врач Джонас Салк наперегонки с коллегой Альбертом Сабином попытался разработать эффективную формулу. Поскольку вирус полиомиелита размножается только в живых клетках человеческого тела, ученым необходимо было некоторое количество клеток, чтобы искусственно вырастить в них вирус, который потом будет обезврежен и использован для вакцинации. Однако годились не любые клетки, а только обладающие одинаковыми свойствами и способные воспроизводить себе подобных снова и снова, причем в больших количествах, — это нужно было для усовершенствования вакцины. Такие клетки требовались еще и для того, чтобы установить, какой штамм вируса полиомиелита поражает людей во время конкретной эпидемии, и нацелить вакцину именно на этот штамм. Клетки Генриетты Лакс снова подошли как нельзя лучше. Это были самые жизнеспособные клетки, с какими когда-либо сталкивалась наука, они производили на свет новое поколение каждые 24 часа.
