Разговоры с мамой в Москве, доченькой и папой в Нью-Йорке плюс надежное плечо младшей сестры давали мне ту самую надежду, без которой было бы тяжелее во сто крат.
Часто гуляя перед отбоем по вечерней опустевшей зоне, я в одиночестве пел русские песни. «Надежда» была одной из самых любимых.
«Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…»
Я знал, что меня «помнят, любят и ждут».
Здесь, в Форте-Фикс, я многое переоценил и периодически отделял зерна от плевел. Иногда от беспомощности, тоски, обиды и осознания того, сколько проблем я принес семье, доченьке Соне и очень небольшой группе настоящих друзей, мне хотелось выть на Луну. В такие моменты я молился всем известным мне богам и просил их дать спокойствия, здоровья и благополучия близким и любимым мною людям. Сознание, что дома все хорошо, моментально убивало любую депрессивную поросль в моем закаленном тюрьмами духе.
Если же «на воле» случались проблемы, в ту же секунду у меня предательски начинало дергаться правое веко, перехватывало дыхание и болела левая рука – классические симптомы невроза.
Тогда я «дышал глубже» и шел на беговую дорожку.
Неожиданно для себя я полюбил долгий «джоггинг» трусцой и во времена приливов «сумасшествия» спасался им и физкультурой. От занятий спортом в кровь поступали гормоны счастья, аналогичные алкогольно-наркотическим.
Получалось дешевле, полезнее и в духе журнала Men's Health…
…Просто так набрать любой пришедший на ум телефонный номер нам не разрешалось. Всю мою коммуникацию утверждал ведущий Стэнли Робсон. Я мог звонить всего 20 абонентам, а ответственная тюремная барышня-телефонистка заранее заносила их номера в тюремный компьютер. Чтобы что-то изменить в согласованном списке, требовалось как минимум ждать пару недель. К тому же мистер Робсон повышенным трудолюбием явно не страдал.
Всем двадцати я все равно не звонил – трехсот месячных минут едва хватало на семейные и самые-самые необходимые деловые звонки.
Federal Bureau of Prisons[197] неприятным и холодным автоматическим голосом начинало за меня любой разговор. У англоязычной телефонной бабы существовала такая же, только «испанская» сестра – с ней болтали выходцы из Южной Америки.
Я набирал номер, вводил полученный от Робсона персональный код, и при подъеме трубки вызываемым абонентом столь ненавистная мною полицейская дикторша объявляла: «This is a call from a Federal Prison – Это предоплаченный разговор, и вам за него платить не нужно. Это звонок от… (тут я за пять секунд умудрялся назваться как-нибудь повеселее). Если вы хотите говорить, нажмите 5, если нет – 7».
Пока что никто от соединения не отказывался.
Далее в разговор вступал я сам.
Правда, через 7 минут 30 секунд противная тетка прорывалась снова и напоминала обеим сторонам, что это «звонок из федеральной тюрьмы». Наверное, чтобы еще больше обезопасить абонента от далекого зэка.
И наконец, на 15-й минуте разговора и после двух негромких щелчков все обрывалось. Кто не успел (сказать последнее «прости») – тот опоздал! Следующий раз заключенный мог позвонить только через час – за нас считало минуты тюремное реле времени.
Уступи дорогу другому!
По поводу звонков на свободу администрацией зоны были написаны вагон и маленькая тележка всевозможных инструкций, меморандумов и правил. Самым страшным нарушением считался разговор – «конференция» с участием трех и более человек. Где-то на форт-фиксовском коммутаторе работала сверхчувствительная контролирующая аппаратура, реагирующая на малейшую полулегальную фривольность. Зэк не мог говорить с двумя людьми одновременно, даже если они находились в одной квартире на параллельных аппаратах.
Ни в коем случае абонент «на воле» не имел права переводить звонок на посторонний, «незадекларированный» у отрядного канцлера номер.
Мы не могли обсуждать никакие деловые вопросы, которые хоть каким-то образом вели к зарабатыванию денег. Даже если арестант выдавал на свободу самый либеральный совет, ничего при этом не получая взамен, это каралось внутренними драконовскими законами.
Подготовка к «воле», поиск работы, восстановление деловых контактов полностью блокировались какими-то «умными головами» из Федерального бюро по тюрьмам.
Ни при каких обстоятельствах заключенный Форта-Фикс не мог звонить в свои рабочие часы или из другого корпуса.
И куча всего другого.
В деле прослушивания и телефонного контроля исправительное заведение Форта-Фикс явно преуспело. Кадры «любопытных варвар» – офицеров отдела связи – были полностью укомплектованы.
От «холодных рук» этого подразделения пострадало много моих соседей и товарищей.
Так, мой добрый приятель Вэл, 38-летний бизнесмен-натуропат из нью-йоркского района Квинс, отбывал, как и я, пятилетнее заключение. За решетку он попал «за торговлю препаратами, не утвержденными FDA[198] – Администрацией по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами.
По словам Вэла, десять лет назад он вылечил себя от злокачественной опухоли почки, а исцелившись сам, начал помогать другим. Панацеей от страшного заболевания стали продукты из абрикосовых косточек.
Не мудрствуя лукаво Вэл открыл интернет-магазин, не имея на руках соответствующего разрешения от FDA. За это его и взяли.
Авантюрный предприниматель был настолько уверен в своей победе над прокурорами, что не только пошел на суд присяжных, но и отказался от услуг адвоката. Жизнерадостный ньюйоркец защищал себя сам. Такое случалось крайне и крайне редко.
Несмотря на то что в манхэттенский окружной суд даже пришли бывшие пациенты, Вэл суд проиграл. В какой-то рекламе он не указал, что его препарат не лекарство, а «пищевая добавка». И этого оказалось более чем достаточно, чтобы схлопотать «пятерик».
Вэл не унывал и в тюрьме. Перед началом отсидки он что-то доделал-подчистил и перевел свой гуманитарный бизнес на имя бабушки, и время от времени закамуфлированно инструктировал свою партнершу по тюремному телефону.
Вэла три раза лишали телефонных разговоров, покупок в магазине и посещений на несколько месяцев. Тем не менее он не унывал и закамуфлированно общался с волей по почте и через телефонный список «безлошадника» с Вирджинских островов. Последний внес телефонный номер его бабушки в свой список.
Когда наконец власти вычислили Вэла, то он моментально отправился в карцер «на расследование». Оттуда его перевели в тюрьму строгого режима, и мы потерялись.
На телефоне прокалывались многие зэки. Мой другой приятель и коллега по работе, канадец польского происхождения Питер, жутко ругался «курвой» и прочим восточно-европейским матом 24 часа в сутки.
