Наш паровоз вперед летит. В коммуне остановка. Другого нет у нас пути — У нас в руках винтовка…
Подошли казаки, они вообще-то поминали атамана в другом конце кладбища, но как только прознали, что на погосте губернатор, тут же поднесли ему чарочку. Присели на скамейку за соседней оградкой. В руке у Тамары оказался стакан.
– Будем! – поднял губернатор.
Тома выпила залпом у могилы родной матери, чего при жизни Марго она никогда себе не позволяла.
Началось прощание, к гробу потянулись люди. Алена продиралась через толпу к губернаторской компании и помахала мне, чтобы я не терялась. Казаки наливали, а губернатор вспоминал покойную учительницу.
– …Любила, чтобы все по-честному. Вранье терпеть не могла! Так прямо нам и говорила: «Справедливость и честность – это, друзья мои, самое главное в жизни…»
Нино стояла рядом, она оценила кадр и скомандовала оператору: «Снимай!» – без единого слова, одними бровями.
– Диктант! – продолжал губернатор. – Так что она делала? Берет свой стул, ставит его на стол, на учительский, и с этой верхотуры смотрит, чтоб никто у соседей не списывал. А молодая была, мы ее Маргариточкой звали и все пытались к ней под юбку заглянуть… Какая женщина была! – он закачался. – За вихры меня таскала…
Марго не зря его таскала. Был троечник, а вырос большим человеком. «Справедливость и честность!» – это был его первый рекламный лозунг, правда, с ним он тогда провалился на выборах.
Какая-то знакомая до боли старуха, маленькая, смешная, в красной шапке, собрала кружок из старых учителей. Старуха задрала курносый нос и неспешно вещала, выразительно приподнимая нарисованные брови:
– …Приходят к ней ученики: «Маргарита Иванна, помогите! Мы цену стираем». Она насторожилась сразу: «Какую цену?» А дети были честные, Марго свой класс во-о-от так вот, в кулаке воспитывала! Взяли и прямо признались: «Да вот сервиз купили, Римме Михайловне на Новый год, а то всем тройки в четверть выставит. Фарфоровый купили в универмаге, а цена не стирается». Марго, конечно, сразу разъярилась, аж покраснела вся. И что ты думаешь? Схватила она этот сервиз – и в учительскую. Подходит – и бросает Римке под ноги. Да, да, прямо под ноги ей и швырнула. И при всех на нее: «Римка, ты хабалка!»…
Трубачи тянули грустную мелодию как горячее стекло и обрывали с надрывом, барабанщик отмерял глухие удары по натянутой коже, звонко заплакали женщины, громче защебетали птички, где-то рядом высморкалась Нино и заскулила собака. Это была любимая такса бабушки. Она тоже испытала на себе жесткую власть альфа-самки.
Каждую весну природа звала безалаберную таксу в объятия к соседскому сеттеру. Но ни разу бедная такса не посмела к нему приблизиться. Она стояла у забора и временами дергалась вперед всем корпусом, но тут же оборачивалась на хозяйское окно. Собака знала, что Марго следит за ней и каждый раз громко стучит по стеклу костяшками пальцев. «Если я не размножаюсь, значит, не размножается никто», – вот что означал этот стук по стеклу.
