Как же соблазнительно это было… как соблазнительно — бросить все. Еще раньше, прежде чем она оказалась заключенной в гробу, она задумывалась о своей жизни. О том, как она ничтожна. Работала на износ ради похвалы начальства, Аркли, ее покойного отца. А потом Диана, Диана, которую она так любила, Диана, которая угасала у нее на глазах. Диана, когда-то яркая, живая, сексуальная, а теперь проводящая на кушетке все свободное время. Кэкстон приедет домой и найдет ее там, завернутую в плед, смотрящую светские сплетни по телевизору. Или даже глядящую в никуда, с глазами, даже не обращенными к экрану. Кэкстон поклялась спасти Диану, вернуть ее к жизни. Но терпела неудачу и понимала это. Если уж на то пошло, это Диана тащила ее вниз.
А ее собаки, ее борзые, эти красивые животные. Они будут скучать по ней. Они будут скулить, зовя ее. Но придет кто-нибудь другой, покормит их, станет ухаживать, и вскоре они ее забудут. Весь мир забудет Лору Кэкстон после непродолжительного формального траура. Если ее не станет, на самом деле ничего не изменится. Или же, скорее, изменится только одно: на счетах вселенской бухгалтерии исчезнет некоторое количество боли. Разве же это плохо? Если у нее есть возможность уменьшить боль этого мира, покончив с собой, то что же в этом плохого?
Все, что нужно сделать, это отпустить руки.
Она оторвала одну руку от цепи и почувствовала, что где-то там, за пределами сна, вампир Райс заулыбался. Она взглянула на свою руку. Он хотел, чтобы она выпустила цепь. Райс хотел, чтобы она положила конец этому сну.
Не важно. Не важно, кто этого хочет. Через секунду ее не станет, она исчезнет из этого мира, да и, в конце концов, какая разница? Какая разница, съедят ли вампиры половину всей Пенсильвании? Какая разница? Ее уже не будет здесь, чтобы почувствовать вину.
Она отпустила другую руку. Мускулы бедер задрожали от напряжения, ибо теперь им приходилось поддерживать вес всего тела. Она стала откидываться назад. Как легко. Как же легко, и это решит все ее проблемы.
Сильные пальцы схватили ее за левое запястье. Она закричала, ожидая боли, но пальцы просто держали ее, не вонзаясь в ее плоть. Они не давали ей упасть. Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть того, кто ее держал, но не получалось — голова не поворачивалась в ту сторону. Она видела только пальцы, как они меняют хватку, замыкаясь у нее на запястье, словно пара наручников.
— Рано тебе еще умирать, — сказал обладатель пальцев.
Голос был очень тихим, почти неслышимым из-за рева горящего завода. Но она могла поклясться, что голос принадлежал Аркли.
40
— Довольно! — закричал из ниоткуда Райс, и все остановилось — время, движение.
Кэкстон осталась одна. Исчез раскаленный металл, под ним оказался цементный пол завода. Сталь все еще заполняла несколько каналов в полу, испуская немного света, и доменная печь все еще дымилась, выплевывая огромные залпы красных искр. Зато жар стал если и не терпимым, то по крайней мере не убийственным, и воздух вокруг Кэкстон посвежел, теперь стало можно дышать без боли. Металл, выливавшийся из огромного ковша, замедлил течение и закапал. Лора спустилась по цепи вниз и встала на пол, не рискуя сгореть.
В одном углу завода скрипнула, открываясь на ржавых петлях, дверь. Лора неуверенно двинулась к ней, не понимая, что происходит. Она видела только ступени, уводящие в темноту, и больше ничего.
На дрожащих от усталости ногах она шагнула на первую ступеньку. Каменная ступень была холодной настолько, что пришлось поджать пальцы босой ступни. Проведя столько времени в обжигающем жаре горящего завода, Лора успела позабыть, каково это — чувствовать холод. Она сделала еще шаг и бросилась к металлическому косяку двери. Она была совершенно уверена в том, что, спустись она вниз достаточно далеко, и дверь захлопнется за ней с зубодробильным лязгом. А может, она захлопнется, когда Лора спустится всего на несколько ступенек, захлопнется, как мышеловка на ее и без того израненном теле. Она больше не допустит повторения такого кошмара.
— Лора, пожалуйста, иди ко мне, — сказал кто-то из темноты внизу с сильным акцентом центральных штатов.
Она сделала шаг, еще один и еще. Ловушка не захлопнулась. Наконец она различила какой-то сочащийся снизу желтый свет, он дрожал, словно пламя на небольшом сквозняке.
Она спустилась дальше и обнаружила, что комната прекрасно ей знакома. Узкое сводчатое пространство, стены, увешанные полками с банками, коробками и свернутыми одеялами. Это был тот самый погреб, куда принесли ее в гробу немертвые. Мерзкий ритуальный предмет все еще стоял там, теперь крышка была закрыта. На одном конце гроба стояла свеча в старинном подсвечнике. На другом конце сидел человек среднего роста и телосложения. Он был одет в толстовку с капюшоном (капюшон был откинут) поверх белой классической сорочки. Ею кожа была цвета ореховой скорлупы, а черные волосы собраны в тщательно причесанный хвост. Он улыбнулся ей, показав полный рот небольших ровных зубов, совершенно человеческих зубов, но она знала, кто это: Эфраин Райс. Это был Райс, такой, каким он был при жизни. Прежде чем умер и стал вампиром.
— Когда завод еще действовал, здесь хранились бура и известь. Вот чем тут пахнет, — сказал он ей.
Он похлопал по гробу рядом с собой, приглашая ее сесть.
Лора не чувствовала никакого запаха. Дым с горящего завода обжег ей дыхательные пути, и теперь она вообще не могла ничего учуять. Она не стала его поправлять, просто села рядом. На гробу было не так уж много места, чтобы сесть на расстоянии, поэтому она села, прижавшись к Райсу, бедром к бедру, рукой к руке.
— Я хотел поговорить с тобой напрямую, — сказал он ей, как только Лора устроилась. — Но она пыталась меня отговорить.
Кэкстон откуда-то знала, что он имеет в виду Малверн и что Жюстина Малверн устанавливала правила разговора. Должно быть, эти сведения передавались каким-то образом через ту часть Райса, которая была у нее в голове.
— Это должно происходить в тишине. Она даже называет это Безмолвным Обрядом.
— Ты контактируешь с ней… прямо сейчас? — изумилась Кэкстон.
«Да», — услышала она мысленно, но он только головой покачал.
— Я не могу тебе этого сказать.
Он, похоже, не был уверен, услышала она его или нет.
— Я не могу тебе ничего рассказать, пока ты не примешь проклятие.
— Тогда вообще о чем нам говорить? Я отказываюсь… делать то, о чем ты меня просишь, — сказала она ему.
Ей не оставалось ничего другого, как прямо заявить ему об этом.
— Тебе придется самому убить меня.
— Я ничего не прошу. Это должен быть твой собственный выбор. Ты должна сама согласиться стать одной из нас.
— Я не могу… Я видела Малверн… в ее гробу…
Позади нее раздалось шуршание шелка, и Кэкстон попыталась оглянуться, но сразу не смогла это сделать. Кто-то остановился у нее за спиной, но нет, ничего человеческого тут не чувствовалось. Наконец ей удалось повернуться настолько, чтобы увидеть женщину, которая присоединилась к ним. Женщина-вампир прижалась к стеллажам, словно цепляясь за свою драгоценную жизнь. Она была одета в длинное платье из пурпурного шелка, с шокирующим декольте и пышным кринолином. Напудренный серый парик возвышался на ее лысой голове, скрывая треугольные уши. На одном глазу у нее была черная шелковая повязка, а вокруг губ размазалась запекшаяся кровь.
