– Ты человек, умеющий читать и мыслить. И прежде, чем что-то сказать, всегда подумаешь. В Париже и Лондоне таких людей совсем немного.
– Сейчас я думаю о том, как правильно представить тебя генералу.
Вскоре мы стали проходить мимо деревень, где жили в хижинах освобожденные черные женщины и дети. Располагались они всего в нескольких милях от Кап-Франсуа. Местные обитатели уже успели превратить небольшие участки тростниковых полей в огороды, где выращивались овощи, а за хижинами виднелись загоны для домашних животных. Квохтали куры, похрюкивали свиньи, и повсюду в чем мать родила бегали чернокожие детишки, при виде которых я тотчас же вспомнил о пропавшем сыне. Узнает ли трехлетний малыш своего отца после нескольких месяцев разлуки? Оставалось лишь надеяться, что в этом ему поможет мать, которая будет рассказывать о папе только хорошее.
А что если б миром вместо мужчин правили женщины? Любопытно. Думаю, в таком мире было бы меньше печали и скуки. Больше спокойствия и меньше амбиций. Нет, вовсе не обязательно, что этот мир будет чем-то лучше или хуже. Просто он был бы другим. Более подходящим и удобным для того, кто решил выйти в отставку.
К полям сахарного тростника почти вплотную подступал тропический лес. Тропинка пошла в гору, туда, где скудная каменистая земля уже не годилась для ведения сельского хозяйства. Зато горы и джунгли являлись хорошим прикрытием для главного лагеря повстанцев. Вместо закрытых палаток французской армии черные использовали куски парусины: они натягивали их между деревьями, и получались навесы, где можно было укрыться от дождя и солнца и куда свободно проникал свежий воздух. Штаб-квартира была расположена на возвышенности, поодаль от болот с застойной водой, и потому москиты не слишком досаждали тем, кто здесь находился. Растасканные с плантаций столы и стулья стояли на открытом воздухе, а спать можно было в гамаках. К небу поднимался дым от костра. Я уловил характерный запах – здесь жарили поросенка и запекали хлеб. И я вдруг почувствовал, что страшно проголодался после этого похода – совсем как тогда, когда был приглашен на аудиенцию к Наполеону.
Но и здесь мне тоже не предложили никакой еды до встречи с командиром.
Армия повстанцев вовсе не состояла из одних только негров. Здесь были и мулаты, и даже белые дезертиры – наивные люди, которые надеялись, что их служба Франции когда-нибудь принесет свои плоды и поспособствует распространению революционных идей на родине, а вместо этого оказывались простыми наемниками на знойных Карибских островах. Большинство таких наемников вскоре погибали от желтой лихорадки; те же, кто уцелел, сбегали и присоединялись к повстанческой армии. Некоторые из них становились инструкторами по военной подготовке, и безграмотные бывшие рабы автоматически и беспрекословно подчинялись командам белого человека. Еще бы, ведь эта привычка въелась им в плоть и кровь с самого рождения! Я увидел целый отряд марширующих на лужайке негров, которым выкрикивал команды какой-то профан на жуткой смеси французского, африканского и польского.
Еще я увидел детей и старушек, кокетливых девушек и калек, ремесленников и поваров… Были тут и собаки, и кошки, и прирученные попугаи, и ревущие ослы. В одном углу столпились мужчины, которые смотрели петушиный бой и подбадривали птиц криками.
Штаб-квартира Дессалина располагалась в самом центре этого скопления из нескольких тысяч мужчин и женщин: его палатка была покрыта парусом, снятым с грот-мачты. Перед входом на земле лежали восточные ковры. Огромные чернокожие стражники охраняли полуоткрытое помещение – некое подобие тронного зала. Сам генерал восседал на обитом красным бархатом диванчике, напомнившим мне мягкую мебель в кабинете Рошамбо. Когда я приблизился, он поднял глаза от бумаг и нахмурился. Я был бледен, хромал, весь испачкан в грязи и босиком. И невооружен. Словом, я мало походил на героя или человека, который мог бы принести хоть какую-то пользу.
В отличие от меня, Жан-Жак Дессалин так и излучал силу и угрозу.
Он был гораздо красивее Лувертюра, этот негр сорока пяти лет, с высокими скулами, четко очерченным подбородком, мощным торсом и прямой спиной – выправка прямо как у офицера французской армии. Он носил короткие, расширяющиеся книзу бакенбарды, а его мелко вьющиеся волосы были подстрижены и плотно прилегали к черепу. В жару его темная кожа блестела, и вообще он походил на римскую статую какого-нибудь нубийского вождя, вырезанную из черного мрамора. А взгляд у этого человека был острый и хищный, прямо орлиный. Рядом на диване лежал двурогий головной убор с плюмажем из страусовых перьев, а одет Дессалин был в расстегнутый военный мундир с эполетами и позументами. Впечатление было такое, словно африканского вождя скрестили с маршалом французской армии, но глаза его так и светились незаурядным умом. У Жан-Жака была репутация жестокого, решительного и быстро принимающего решения военачальника.
Джубаль успел поведать мне, что хозяева заметили генерала еще совсем молодым, оценили его незаурядный ум и назначили надсмотрщиком. А купил его получивший свободу чернокожий по имени Дессалин, и имя хозяина затем перешло к рабу. Когда в 1791 году среди рабов начались волнения, он присоединился к восставшим и очень скоро стал лейтенантом и правой рукой Лувертюра благодаря проявленному мужеству, безжалостности и силе характера. Вместе с Туссеном он прошел через целую серию временных союзов и расколов с испанцами, британцами и французами, а также с соперничающими черными армиями: каждая из сторон предавала другую снова и снова, так как на острове царило смешение самых разных этносов, ведущих жесточайшую борьбу за власть. Дессалин для Лувертюра всегда стоял на первом месте: он никого не брал в плен и дотла сжигал дома всех врагов. Всего лишь год тому назад он героически оборонял форт, который осаждали восемнадцать тысяч французов, и отступил лишь на двадцатый день этой поистине эпической осады. Когда в 1803 году генерал Туссен-Лувертюр был предан и захвачен в плен, Жан-Жак занял его место. И вот теперь, в ноябре 1803 года, этот чернокожий генерал выдавил с территории острова последних белых и загнал их в Кап-Франсуа. Жестокости французов он успешно противопоставлял свою – столь же безжалостно вешал, расстреливал, сжигал, топил и подвергал пыткам.
Вот к какому человеку обратился я за помощью и состраданием.
– Мы тут выудили этого американца, – заявил ему Антуан. – Решил плыть, вместо того чтобы идти пешком. Хорошо, что Джубаль был рядом, не оставил его на съедение кайманам.
– Да рептилия бы им просто подавилась и выплюнула, – заметил мой черный друг.
Дессалин окинул меня скептически насмешливым взглядом.
– Польза от него есть?
– Он знаменит, – ответил Джубаль.
– Ну, это не одно и то же.
– И такой красавчик! – выкрикнула из толпы какая-то негритянка, которая стояла, небрежно привалившись спиной к стволу дерева. Люди кругом расхохотались, и я понадеялся, что это добрый знак, и выпрямился, чтобы произвести впечатление человека достойного и ученого, а не какого-то там жалкого беженца. Возможно, я смогу пробудить в них интерес к электричеству, поведать несколько афоризмов Франклина или научить играть в карты.
