Подозрения переходили в уверенность. Постоялов и Сургачева шли навстречу, находясь на равном удалении от входа в метро «Площадь Маркса»! Не могли они чисто случайно добиться такой потрясающей согласованности! (Они и по договоренности не могли ее добиться, но об этом я не думала.) Мы шли по левой стороне дороги, не спуская глаз с Постоялова. Он миновал недостроенную гостиницу, выбросил окурок и полез в карман за мелочью. На минуту задержался, пересчитывая копеечки. На метро поедем, догадалась я. Синхронность сразу же потерялась — слишком долго Постоялов тряс деньгами.
— Вошла в метро, — доложился Эдик. — Иду за ней.
Через долгую минуту с хвостиком Борис Аркадьевич распахнул тяжелую стеклянную дверь и погрузился во чрево подземки. Мы за ним. Народу в подземелье было как рыбы в Мировом океане. Наши люди почему-то любят кататься в выходные дни. Мы шли за светло-бежевой, малость потертой курткой, не боясь быть высмотренными. Прошли один поворот, другой… Я переложила мобильник в боковой карман, переключив на режим вибрации (слава нашей МТС: наши сотовые теперь и в метро берут!). Постоялов отправился к кассе, за жетоном.
— Постой у афиши, — шепнула Бронька. — Я тоже возьму…
Она пристроилась через два человека от Постоялова. Борис Аркадьевич казался каким-то мрачноватым, утомленным, рассеянно перебирал мелочь в ладони. Повернул голову — посмотрел на сторожиху в будке, на турникеты… Я по-быстрому отвернулась. В глаза метнулся крупный плакат на афишной тумбе: багровые буквы на фоне темно-синей ночи… «Пройди путем покойницы»… С 5 октября в кинотеатре «Аврора». Бр-ррр… Опять покойница. И чего они ко мне пристали со своими покойницами?.. Помню анонс в одной из местных газет: «Журналистка становится свидетельницей особо зверского преступления». Преступник действует в маске, но убежден, что журналистка его узнала. В этой связи открывается сезон охоты. Журналистка ловко уворачивается от ножа маньяка, но путь ее бегства украшается чередой мертвых тел, за которые ей по-человечески стыдно. Самое обидное же заключается в том, что она не знает истинной личины маньяка, но тому ведь не докажешь? Он продолжает убивать, прорываясь, как немец к Сталинграду, через горы человеческих тел к хрупкой девушке с блокнотиком… И она приходит к единственно верному решению (по фильму, а не по жизни) — перевоплотиться в шкуру самой первой жертвы — числившейся любовницей маньяка и даже его покровительницей, — дабы вычислить суть негодяя и покончить с ним раз и навсегда…
— Держи кругляш, — сунула мне Бронька жетон. — И семени за мной, не останавливайся…
Мы спустились к поездам. Народу — полный зал. Все стоят, ждут отправки на тот берег. Здесь конечная, обратного хода нет. На часах две пятьдесят восемь — выходной день, интервал пошире, чем в будни, минут шесть — значит, будет еще гуще, а это нам только на руку…
Постоялов не замечал окружающей толпы. Он шел по перрону, погрузив руки в карманы. Где-то рядом Сургачева! — осенило меня. Последний поезд ушел три минуты назад, как бы она на него успела?.. Точно. Сургачева стояла напротив предполагаемого второго вагона, надменно отвернувшись от толпы. В трех шагах мерцал Эдик и искал глазами нас. Найдя, обрадовался как родным, разулыбался. Я приложила палец к губам — он понятливо кивнул: мол, обижаешь, старушка… Борис Аркадьевич не заметил Сургачеву (будь моя голова на месте, я бы тоже сообразила, что не должен), а та, конечно, спиной тоже его не видела. Постоялов прошел к первому вагону и только здесь позволил себе оглядеться. Глянул налево, направо, опять налево — на симпатичную, хотя и уставшую блондинку лет за тридцать, читающую сложенную газету. Не удержался, в третий раз посмотрел на соседку. После чего вздохнул и уставился прямо перед собой.
Подошел поезд. К дверям Борис Аркадьевич не успел — промазал, опередили молодые, с крепкими локтями. Его пронесло в середину вагона, он встал лицом к окну, схватился за поручень. Мы с Бронькой вошли в числе последних, тормознули у дверей. Она стояла к нему лицом (вряд ли в новом прикиде да деловых очках он узнал бы ее, пусть когда-то и видел). Я зашла к нему спиной, лицом к подруге, так и осталась, взявшись за вертикальный поручень у выхода.
«Осторожно, двери закрываются», — предупредил магнитофон… Опять кто-то не успел, пришлось вторично закрывать… Мы ехали в гнетущем молчании, и абсолютно ничего не происходило. Разлетевшиеся по голове в период возбуждения крупицы здравого смысла потихоньку возвращались. А не имеет ли место великое совпадение? — закралось мне в голову прескверное предчувствие. Как бы ища опровержения, я покосилась на Броньку: что-то физиономия у нее стала больно каменная.
— Ну как он там? — пробормотала я.
— Никак, — процедила Бронька. — Стоит. Мне кажется, кто-то сегодня получит по шее.
Стыдно признаться, но мне тоже начинало казаться. В принципе она может и не успеть на охмурение шведо-финна. Учитывая, что «кефир» запаркован у офиса Постоялова, а время упорно движется к семи…
Я почувствовала ритмичное подрыгивание в кармане. Вибратор заработал.
— Бронька… — зашептала я, — телефон бесится…
— Так ответь, — фыркнула Хатынская, — он все равно не смотрит. И не слышит он тебя.
— Эй, соседи, — забубнил из второго вагона Эдик, — ваша красотка отвечает на телефонный звонок. Говорит какие-то нежности: мол, она уже едет и вот-вот приедет… и очень очаровательно улыбается.
— Дуру гонит, — обреченно пискнула я.
Хатынская тяжело вздохнула: дескать, дружба дружбой, но пора и меру знать. Она по моим глазам уже все поняла. Я втянула голову в плечи.
— Бронь, он не говорит по телефону?
— И не думает, — холодно ответила Хатынская. — На твое счастье, похоже, он выходит на «Речном». Продирается к выходу…
— Эй, Лида… — шептал Эдик. — Ты куда подевалась, блин? Красотка, говорю, движется к выходу… На «Речном» хочет выпасть…
— Ага, они оба выходят на «Речном вокзале», — вспыхнула я последней надеждой.
— И не думай даже, — отрубила Бронька. — Это тебе не поможет. Встань лицом к двери. Постоялов сзади.
Мамочки… Охваченная дрожью, я сместилась к выходу и… опять уперлась в этот чертов плакат из кинотеатра «Аврора» (уменьшенного, правда, формата). «Пройди путем покойницы»!.. Замучили! Я стояла и твердила про себя: «Пройди путем покойницы, пройди путем покойницы…»
— На «Речном» выходите? — поинтересовался на ухо Постоялов. Я судорожно кивнула: да-да, выхожу… Он не стал справляться, как меня зовут, чем занимаюсь сегодня ночью, не встречались ли мы ранее. Мой кивок его вполне устроил.
Поезд плавно подкатил к платформе. Надутая страхом, как шар гелием, я выпала на перрон и, лишь собрав в ногах остатки воли, не побежала. Поток людей меня опутал, обложил разноголосицей. Светлая куртка с потертыми локтями обошла меня где-то справа, а слева в бочину втерся локоть Хатынской.
— Шевели ходулями, идиотка… Хоть из спортивного интереса разберись, куда это он собрался…
А я уже догадалась. Мир вашему дому, Борис Аркадьевич… Достойное завершение, нечего сказать, абсолютно бездарного дня. Когда мы поднялись по широкой лестнице к торговкам в вестибюле, Постоялов уже стоял у цветочного лотка, хмуро рассматривая невзрачный букетик георгинов. Я машинально отошла в сторону, встала за колонну. Бронька моментально очутилась сзади, запыхтела зловеще в затылок. Толпа продолжала подниматься. В числе прочих замелькала Сургачева. Она шла очень быстро, помахивая сумочкой, — не лицо, а просто роза распустившаяся… Повертев головой, совсем разулыбалась — понеслась, стуча каблучками, к какому-то высоченному парню в модном плаще, рассматривающему прессу, повисла у него на плече. Парень повернул голову — сперва оторопел от неожиданности… а потом тоже разулыбался — абсолютно белоснежной улыбкой.
