Интересно, кто он такой. Купец? Писарь? Какие мысли не дают ему сна, что гложет его душу? Доставка оливкового масла? Неоконченное дело, что сжигает его, как восход солнца восточную сторону неба?
Но пока что на нас обоих светила луна, не делая различий меж царицей и обычным горожанином.
Интересно, а царь тоже шагает сейчас по террасе, как я? Что не дает ему покоя? Не армия, подступающая к границе. Не недостаток в женщинах, способных согреть ложе. Алмаках свидетель, царь мог брать новую женщину каждую ночь, и не управился бы с ними за год.
Он называл меня госпожой Загадкой. И все же это я не могла найти ответа.
Есть вещи, которые я хочу о тебе узнать, говорил он. Есть вещи, которые я хочу, чтобы ты поняла.
Я вновь посмотрела на крышу, но силуэт исчез. Возможно, отправился в постель, чтобы метаться по ней, как металась царица на расстоянии броска камня от его дома.
На следующий день я отправилась в город с царем и небольшой свитой — его и своей собственной. Шара все утро напролет сокрушалась по поводу мешков под моими глазами, мазала их молоком, подводила глаза сурьмой чуть сильнее, чем было привычно. Головокружение тут же оставило меня при виде царя, который ждал нас в дворцовом саду, словно не было того тайного разговора, словно он не просил, как мальчишка, позволения прикоснуться к моей руке.
Тот, кто умеет слушать, становится господином всего, что выгодно. Так, по крайней мере, говорил древний мудрец Птахотеп, чьи слова я читала на протяжении всех последних отчаянных дней.
А я приехала в надежде быть услышанной. Но я исправлю эту ошибку.
Сегодня. Сейчас. И буду исправлять каждый день, пока не вернусь на юг, получив свои корабли.
Мы отправились в нижний город. Я не позволила слугам нести мой паланкин и наслаждалась возможностью размять ноги.
Я вежливо кивнула, когда он указал мне на старый город, построенный еще его отцом. Террасы Милло, старого дворца, в котором теперь разместились многие его советники и капитаны. На башню, что защищала источник Тихон, питавший водой весь город.
— Все это, от дворца до храма на холме, построил я, — сказал он, очерчивая названное жестом.
— А где раньше располагался ваш храм? — спросила я.
— Нашим храмом был шатер. Наш народ прежде был похожим на твой — мы были кочевниками. Как и наш бог.
— Твой отец возвел город. Почему же он не построил и храм?
— Мой отец был воином, убийцей многих людей. Не такой человек должен был строить дом Яхве.
— А твои руки не запятнаны кровью?
— Разве есть правитель, чьи руки чисты от крови? Если не правая, то хоть левая? Чисты ли твои?
Ответа от меня, конечно же, не требовалось.
— Храм стоит на том месте, где мой отец построил алтарь, на том самом месте, где Аврааму было велено принести своего сына в жертву.
Сколько я еще выдержу подобных пустых бесед, словно приехала лишь для того, чтоб пройтись по городу и похвалить его финикийских строителей?
— Я слышала эту историю, — сказала я. — Как думаешь, Авраам действительно принес бы такую жертву?
Он покачал головой, не глядя на меня.
— Кто может знать, на что способен человек во имя бога, как бы его ни звали?
— И это потому, что боги властны над людьми, или потому, что люди верят в богов?
Он пожал плечами.
— А есть ли разница?
Мы зашагали по рынку, отчего вокруг немедленно поднялась суета. Купцы, домохозяйки, селяне расступались перед нами, как масло под ножом, и низко кланялись. Соломон, похоже, испытывал искреннюю радость, останавливаясь у каждого лотка, нюхая абрикосы и гранаты, как простой сельский мальчишка. И, конечно же, каждый торговец заявлял, что царь может выбрать все, что угодно, — наверняка для того, чтобы потом хвастаться товаром, который понравился самому государю. Я приехала не затем, чтобы пробовать абрикосы, сладкие лепешки и козий сыр, — но пробовала, поскольку он всякий раз подсовывал угощение под край моей вуали.
— Царице нравится! — ликовал он.
Мы снова зашагали вверх по холму, в сторону дворца.
— Разве другие боги не завидуют тому, что ты построил та — кой чудесный храм для Яхве, а не для них?
— Я оплатил места поклонений богам моих жен.
— И твой бог не ревнует?
— Для меня нет бога превыше моего. И, как видишь, только его храм построен в пределах города.
— Как же ты получишь хороший урожай и добрую торговлю? Плодородность полей и чресел — или твой бог покровитель всего этого, повелевает и громом, и гостеприимством?
— Он бог всего сущего.
— В Египте почитание единственного бога закончилось катастрофой. Ты правда думаешь, что этот культ сумеет выжить?
— При почитании истинного бога.
— Одного из столь многих! А если ты выбрал неправильно, разве тебя не страшит возможность быть стертым из истории, как это было с Эхнатоном?
— Нет, — тихо ответил он. — Потому что на самом деле не я выбрал бога, но он выбрал меня.
Я замерла.
И не могла не подумать о том дне, когда назначила себя Верховной Жрицей. Не вспомнить ритуалов, которые проводила. И ночь, когда я предложила богу единственную свою ценность — богу, которому никогда до этого не поклонялась.
Я выбрала Алмакаха. Но выбрал ли меня Алмаках?
Краем глаза я заметила, что Соломон изучает меня.
— Отчего же ты так уверен, что тебя избрал бог? — легкомысленно сказала я. — Оттого что он явился тебе во сне? Однажды мне приснился трехголовый козел.
Он поднял с улицы камушек и бросил его в сторону.
— Потому что мне никогда не приходилось задавать себе этот вопрос.
Я замолчала.
— Ты хмуришь брови, царица Билкис.
— Всего лишь размышляю о том, правда ли, что никто не слышал молотков, тесавших камни во время строительства твоего храма, — ответила я.
— Это правда.
— Ах, я слышала также от удода, который летает к моему окну, что храм твой построили джинны, работая по ночам.
Соломон улыбнулся и ответил:
— Этот удод славен тем, что знает множество сказок. — Он снова изучающе на меня посмотрел. — Однако я убедился, что в сказках этой птицы всегда сокрыто зерно правды.
— Так значит, твой отец был как мой дед, — сказала я, притворяясь, что меня заинтересовало что-то на одной из крыш. — Объединителем своих людей. У нас есть слово для этого — мукарриб.
Теперь царь повернулся ко мне с драматичным восклицанием.
— Госпожа царица, неужели ты сравниваешь меня со своим дедом? — А затем он повернулся к нашей свите: — Кажется, царица назвала меня старым!
