Загнутые, точно у ведьмы, пальцы крюков вцепились в лодку и мотнули ее в сторону. Эдвин и Эдит, все еще сонно потиравшие глаза, упали на дно лодки.
— Назад! — надрывался Михран. — Назад! — Он предупредил спутников: — Не прикасайтесь к их крюкам! Не смотрите на них! Не дышите рядом с ними!
Незнакомцы застонали, некоторые из них рычали.
Сольвейг все же посмотрела на них. Один протягивал к ней руки, и Сольвейг разглядела, что на одной из них у него два пальца, а на другой — три. Ладони были почти зелеными. Рядом стояла женщина с багрово-синими наростами на лице, каждый из которых был размером с бусину Сольвейг. Судорога сводила половину лица незнакомки, другая же была неподвижна, словно лед. Неподалеку крутился безносый мужчина с одной пустой глазницей.
— Не смотри на них, — умолял Михран девушку. — Ты станешь такой же.
— Нет, — ответила Сольвейг. — Не может такого быть.
Один из прокаженных воззвал к ним на языке, знакомом ей.
— Во имя богов, — вопил он. — Во имя любых богов, в которых вы верите: Мокоши, Одина, Христа или Аллаха…
Вокруг него сгрудились остальные. Они вопили, рыдали и рвали собственную плоть на куски.
— Во имя всех богов, — взмолился мужчина. — Подайте милостыню. Сколько сможете.
Эдвин встал и стянул с шеи маленький деревянный крест, украшенный серебром. Затем он тихо пробормотал что-то Эдит и оторвал от подола ее поношенной рубахи узкую полосу, завернул в нее крест и кинул на корабль прокаженных.
Увидев это, Михран сунул руку в карман, вытащил бронзовую монетку и подкинул ее, не глядя.
— Ты, — обратился он к Сольвейг.
— Что?
— Ты кидай.
— Что?
Эдвин протянул к ним руки:
— Да пребудет с вами Христос в вашем ужасном несчастье. Да спасет Он ваши души!
— Еду? — спросила Сольвейг в полном смятении. — Наш пшеничный каравай?
— Нет! — отрезал Михран.
— Может, кильку?
— Нет!
Пока Сольвейг медлила, двое прокаженных заученными движениями вынули крюки из долбленки. Они отпустили ее плыть по воле волн, и лодка принялась подпрыгивать на воде, точно пробка.
Корабль прокаженных развернулся в другую сторону.
— Он глядит на восток, — с глубоким вздохом заметил Эдвин. — Как должен делать любой христианин.
— И мусульманин, — отозвался Михран.
— Куда они плывут? — спросила Сольвейг.
Михран пожал плечами:
— Они ходят кругами. Приближаются к суше, только чтобы купить еды.
Четверо товарищей посидели в тишине. Они были все еще обеспокоены, но в сердца их закралась печаль.
Эдит с тревогой посмотрела на подругу:
— Жаль, что ты ничего им не дала.
Кровь прилила к щекам Сольвейг.
— Я хотела. Правда! Я даже хотела отдать им мою стеклянную бусину, но потом подумала, что предам этим Олега. — Сольвейг яростно затрясла головой. — Но я бы лучше умерла, чем жить, как они.
— Прокаженные не дикие звери, — возразила Эдит. — Они люди. Люди, оказавшиеся в беде.
— Ох уж эти викинги, — презрительно сказал Эдвин. — Бог призовет каждого из нас в свой час.
«А мой отец? — подумала Сольвейг. — Что бы он сделал? Встречал ли он этих прокаженных? Смотрел ли он им в глаза?
А если я приеду в Миклагард, а там его никто и не видел? Поможет ли мне Харальд Сигурдссон? Да, у меня есть золотая брошь. Отец сказал, она стоит больше, чем наш хутор и весь скот, вместе взятые. Если там не будет ни его, ни Харальда… Меня может спасти дар отца».
— Я помню, — начала мечтательно Эдит, будто мысли ее блуждали где-то в далеком прошлом, — Рыжий Оттар говорил мне, что на одном из Аландских островов — мы с Сольвейг проплывали мимо них, когда покинули Швецию, — живут прокаженные.
— А значит, — предположила Сольвейг, — тот корабль, что пронесся мимо нас…
— Ты права, — согласилась с ней Эдит. — В тот раз, когда нас спас Торстен, могли быть не призраки, а прокаженные.
В туманном небе встало солнце.
Михран раздул щеки и запустил пальцы в блестящие темные волосы. Он провозгласил:
— Сегодняшний день. И еще одна ночь.
— В море? — вскричала Сольвейг.
Михран запрокинул голову и возвел к небу глаза.
— Но ты этого не говорил раньше, — наморщил лоб Эдвин.
— Говори об одном дне за раз, — ответствовал проводник.
Той ночью дул легкий ветерок. Море мягко покачивало лодку, и путники болтали, ели, пили и дремали. Но потом Сольвейг приснился ужасный сон.
Их судно снова ухватили своими крюками прокаженные, и, помня, что Сольвейг ничего им не дала, они подняли ее на эти крюки и принялись раскачивать. Опустив на палубу, прокаженные стали отрывать у нее части тела, которых не хватало им самим. Один выдернул глаз из ее левой глазницы, другой открутил нос, еще один отломил ей почти все пальцы, кто-то потянул ее с силой за растущую правую грудь…
Сольвейг не могла снова заснуть от страха и втиснулась на корму рядом с Михраном.
Но рассвет все же настал. Наконец взошло солнце, и Сольвейг разглядела землю. Синий гребень к югу и высокие склоны на западе.
Михран раскрыл руки, будто хотел обнять весь мир.
— Вот! — гордо провозгласил он. — Вот это все — Византийская империя.
22
Они подплывали все ближе к берегу. Взору Сольвейг открылись дюжины лодок. У некоторых паруса были зеленые, словно мята, у других — голубые, будто оперение цапли, или розовые с огненным отливом, как крылья фламинго. Михран направил долбленку в широкий канал, что вел на юг. Там их окружили бесчисленные корабли. «Их столько, — подумала Сольвейг, — сколько жуков-гребляков носится у нас на пруду за хутором».
Бурдюки с водой, водяные птицы, духи воды, божества вроде Мокоши — все их путешествие было пропитано влагой: протекало в воде, на воде или рядом с водой.
— Где мы? — спросила она Михрана.
Михран улыбнулся:
— Почти на месте. Этот пролив называется Босфор.
— Что это?
— Греческое слово, — ответил Михран и пожал плечами. — Я-то греческого не знаю.
— Куда он ведет?
Теперь Эдит с Эдвином тоже прислушались.
— Все эти земли, — объяснил им проводник, — принадлежат Византийской империи. Величайшей в мире. Она простирается далеко от Черного моря на восток и юг к Антиохии и на запад через Грецию к Италии. Миклагард — это ее сердце, исполинский город в самом центре империи. А это — пролив, ведущий к Миклагарду.
