– Завтра вылетаем в Париж, – неожиданно сообщает он, когда мы устало бредем по проложенному когда-то вручную тоннелю в горе Св. Эльма. Эта гора в нескольких километрах от Маанстрихта, маленького голландского городка, куда мы забрались из любопытства.
– Завтра?!
Я не готова к встрече с Парижем.
– Ты ничего не говорил…
– Для меня это тоже неожиданность, сегодня звонили.
К Парижу я не готова.
– Ты будешь читать лекции?
– Да. В Сорбонне, свой курс…
Значит, мы пробудем в Париже дней десять, не меньше.
Анри, наверное, встретит нас на аэродроме.
Я прошу у стюардессы свежую газету, чтобы прочитать в ней хрустящие новости. Не может такого быть, чтобы Анри не высказал по поводу нашего приезда приветственного слова.
– Ты читаешь по-французски? – удивленно спрашивает Андрей.
Я сдержанно улыбаюсь. Втайне от него надеясь, что все-таки попаду в Париж, я брала уроки французского.
– Ты меня приятно удивляешь, – говорит Андрей.
Я просматриваю газету от корки до корки – ни строчки о нашем приезде. Имени Анри я тоже не нахожу, и это меня настораживает. Вероятно, Париж узнает о нас из завтрашних газет.
– Ваш спор с Анри, – мельком бросаю я Андрею, протягивая газету, – надеюсь, получил разрешение, и теперь вы…
– С кем?
Все эти месяцы Андрей ни разу не упоминал об Анри, об их разногласиях. Я тоже не спрашивала.
– Какой спор? – переспрашивает Андрей, отрываясь от газеты и надевая очки, – О ком ты говоришь?
– Анри, этот лысый. Бородатый француз, ты же помнишь…
– Ах, Анри…
Андрей кивает, водружает очки на переносицу и разворачивает газету.
– Он умер. В тот же день.
– Умер?!!
Я даже привстаю в кресле, вцепившись руками в подлокотники.
– Как умер?
Я смотрю на Андрея в ожидании ответа и тихонько прикасаюсь к его руке.
– Разве я тебе не рассказывал?
Он по-прежнему делает вид, что читает газету.
– Ты разве…
Взглянув на меня, он прерывает свой вопрос, и какое-то время мы молча смотрим в глаза друг другу. Теперь только гул турбин. И в этом гуле прячется какая-то тайна. Я понимаю, что ни о чем спрашивать больше нельзя.
В Париже Андрей читает свои лекции, а я брожу по городу одна, по весенним улицам, по берегу Сены, подолгу засиживаюсь за столиком кафе. Художники, букинисты, студенты. Богатые и нищие, старики и дети… Каштаны Парижа… Почему Анри до сих пор не дает о себе знать? Может быть, и в самом деле что-то случилось? Анри не мог умереть. В ту последнюю ночь, когда мы остались наедине с ним, я успела тайком подсыпать порошочек в его фужер. Теперь я понимаю, зачем я это сделала – чтобы он выжил. Эти порошки всегда у Андрея рассыпаны по карманам. Теперь я знаю, что это такое, и это моя тайна. Иногда я позволяю себе прикарманить одну-две упаковочки, и храню их всегда при себе. Андрей ни о чем не догадывается, а я давно догадалась. Я не понимаю только одного – зачем Андрей хранит все от меня в тайне? Я же не маленькая девочка, которой можно заморочить голову какими-то витаминками. Я уже взрослая, красивая, умная. И способна понять, что Андрей… Ах, Андрей… Ты меня обижаешь.
Я брожу по средневековым улочкам Парижа, по его площадям и кварталам. Господи! – это и вправду праздник.
Вечером, когда мы, уставшие от прожитого дня, утомленные впечатлениями, устраиваемся в постели, я все-таки осмеливаюсь задать свой вопрос:
– Андрей, зачем ты все эти годы…
По всей видимости, Андрей давно ждет этого вопроса, который теперь и не требует ответа: пришло время все рассказать. Мы это понимаем, дальше так продолжаться не может.
– Я расскажу, – говорит Андрей, – Я знаю…
Он отбрасывает газету в сторону, снимает очки и, приподнявшись на локте, целует меня в щеку.
– Янка, я тебя так люблю.
– Правда?
Затем он встает, откупоривает бутылку вина, наполняет фужеры.
– Ты теперь не хуже меня знаешь, – говорит Андрей и рассказывает о своем открытии, которое еще закрыто для науки, хранится в тайне.
– Есть изюминка, – говорит он, – о которой не знает никто. Все знают о феномене Грачева, но никому не известна формула этого феномена, его сущность, know how, понимаешь?
– Да.
– Вот они и хотят получить, выпытывают, шпионят, шантажируют, угрожают.
– Зачем?
– Ты, дуреха, еще не понимаешь… Это ключ к власти, ну, понимаешь?
– Не-а.
Какое-то время Андрей молчит, затрудняясь объяснить, а потом продолжает:
– Я прошу тебя только об одном, – наконец произносит он и снова умолкает. Видимо, ему трудно на что-то решиться. Я помогу ему.
– Андрей, я знаю, твои витамины…
– Не в этом дело.
– … и порошки, которые ты хранишь в своем кейсе…
– Янка, родная моя, все эти витаминчики и порошки к моему открытию не имеют никакого отношения. То, что я придумал, перевернет представления людей, вот посмотришь. Некоторые умники от науки уже о чем-то догадываются и хотят… Но мы с тобой, понимаешь…
Он берет фужер и отпивает несколько глотков.
– Ты помнишь мальчика из твоего класса, которого ты укусила?
– Женьку?
– Потом и Костя, с которым ты…
Такое не забывается.
– Теперь этот лысый француз Анри! Он умер… Мой грех состоит в том, – продолжает Андрей, – что все эти годы я растил из тебя змею. Со дня твоего рождения я пичкал тебя таблетками только с одной целью – сделать тебя гадюкой. Теперь ты должна знать, что твой укус смертелен. Ты пропитана этим ядом насквозь, он в крови, в слюне, в слезах, в твоем организме. Тебе достаточно царапнуть кого-нибудь… Твои зубки остры, и близость с тобой опасна. Так вот грех мой не в том, что ты пропитана ядом, это совершенно безвредно для твоего здоровья. Грех в том, что… что ты любишь меня, я это знаю…
Снова воцаряется тишина и мучительное раздумье. О чем? Мне кажется, что к сказанному добавить нечего. Но об этом я догадывалась и сама. Я не знала только о его грандиозных планах.
– Я взял тебя из роддома, когда тебе шла третья неделя. Мать оставила тебя умирать, узнав о врожденном пороке сердца. Тебе сделали операцию, и я выкрал тебя у смерти, выходил. Мы уехали в другой город, и ты стала моей дочерью. К тому времени я уже знал, что нашел…
Андрей прерывает свой рассказ, встает, прикуривает сигарету, откупоривает коньяк. Делает несколько глотков прямо из горлышка и ставит бутылку на столик. Исповедь дается ему нелегко. Это и в самом деле трудно – нести свой крест молча.
