Игру я смотрел с бригадой фанов из Восточной Германии. Они приехали специально на матч в Мюнхен, следом за своими любимцами, пили всю дорогу в поезде, утром остановились на вокзале в баре и уже оттуда никуда не выходили. Они увидели, что я болею за них, поставили мне пиво и потом уже не отпускали. Тем более что наши проиграли, и нам просто пришлось держаться вместе в нашем трауре. Из бара мы перешли ближе к путям, сначала еще говорили про футбол, потом, когда уже перевалило за полночь, все постепенно заткнулись, просто сидели себе, молчали и слушали, как сыплется, даже не сыплется, а сеется дождь — по густой привокзальной зелени, по черным металлическим конструкциям, патрульным машинам, беспризорным детям.
Утром фаны сели в региональный экспресс, я подождал, пока состав отправится, и пошел брать билет. Собственно, тут и обнаружилось, что у меня хватает только на полдороги. Ну ладно, говорю я себе, так должно было произойти, покупаю несколько банок пива, долго изучаю план города, размещение линий подземки, спускаюсь на станцию и еду на поиски берлинской трассы. Проблема в том, что мой карманный план города слишком мал и заканчивается уже на окраинах, так что я могу только догадываться, в каком месте начинается автобан. Наконец на какой-то остановке я выхожу, встречаю наряд и расспрашиваю их, где тут трасса на Берлин, они смотрят на меня с недоверием, но все-таки объясняют, оказывается, что я проскочил и мне вообще нужно ехать в сторону добрых десять километров, желательно не на метро, в общем, это уже даже и не Мюнхен, а совсем другой городок, отдельная, так сказать, административная единица, в которой меня вряд ли кто-нибудь ждет. Ладно — десять километров, время пошло.
Мокрые многоэтажные офисы строительных компаний, вместительные автомобильные павильоны, закрытые пахучие склады, дворы, придорожный фастфуд, коробки супермаркетов, щебень на автостоянках, ядовито-яркая трава возле пустых часовен, все полито дождем, обвешано туманом, свежий чудесный день где-то на заднем дворе цивилизации, я одолеваю солидный участок подобного лунного пейзажа и наконец останавливаюсь перед каким-то складом с краской, ворота открыты, возле входа сидят работники и выглядывают оттуда на улицу. Турки, подумал я, ну точно — турки, кто бы еще мог припереться в воскресенье на работу и ничего не делать? Добрый день, говорю, можно тут посидеть? они сначала не понимают, я повторяю им еще раз, а, говорят они, добрый день, точно — турки, я открываю рюкзак, достаю свое пиво и отдаю им, они берут и даже не благодарят, не знаю — может, им тут каждый день благодарный немецкий народ приносит бухло на халяву, что, вы в воскресенье работаете? спрашиваю, много работы, говорит один из турков, много сраной работы, видишь, сколько краски? это все наше, он замолкает, а потом продолжает, продам краску — обязательно куплю себе автомобиль, вот на нем и вернусь домой, Германия — ужасная страна; ты видел их женщин? спрашивает он меня, ну, некоторых, говорю, ужасные — ведет дальше турок, они все ужасные, так что куплю себе автомобиль — и домой. Ты что, спрашиваю, только из-за женщин? Нет, не только, говорит он. А почему же? Здесь ничего нет, отвечает турок. И там ничего нет, добавляет он, подумав.
Два часа под дождем, возле выезда на автобан, на узком тротуаре, вся вода из-под колес летит, разумеется, в мою сторону, я безнадежно голосую и, чтобы было не так тревожно, считаю длинные перегруженные фуры, которые, словно субмарины, прорезают густой, насыщенный дождем воздух — сто первая, сто вторая, сто третья, сто четвертая; сплошной поток фур, по всей трассе, над которой плывут небеса, летит дождь, с места на место перебираются простуженные птицы, бесконечный поток грузовых многоколесных монстров, никто из них и не думает останавливаться, европейцы превращаются постепенно в каких-то механических недоносков, общество неуклонно движется к полной дискредитации себя в глазах творца, стоило старику так выделываться со своим созданием мира, чтобы теперь все свелось к таким печальным раскладам, когда одни стоят в лужах, выброшенные, словно рыбы на прибрежный песок, на черный асфальт предместий, не в состоянии добраться до Берлина, а другие проезжают мимо них с удивительным равнодушием, оставляя за собой дух дизельного топлива и социальной несправедливости.
— Что у тебя в Берлине? — спрашивает меня водитель «фольксвагена», уже когда мы отъехали от развилки и с меня перестала стекать вода.
— Дела, — говорю я ему.
— А у меня там бывшая жена, — говорит водитель. Ему лет сорок, он скептически улыбается и все время говорит, «фольксваген» его еле продвигается, фуры заливают его волнами грязной воды, и это, похоже, только углубляет депрессию водителя.
— Главное, — говорит он, — доехать.
— Это правильно, — соглашаюсь я.
— Я в прошлый раз сломался как раз посреди трассы, три часа пришлось стоять, пока кто-то не остановился.
— Да, — говорю, — это тебе не шестидесятые и не семидесятые.
— Да, — поддерживает он, — все чего-то боятся. Террористов, например.
— Террористов нужно бояться летчикам, а не водителям. Что я смогу сделать, если захвачу твой «фольксваген»? Протаранить какой-нибудь биг-борд с рекламой?
— На моем «фольксвагене» ты ничего не протаранишь, — говорит он, — покалечишься разве что.
— А ты часто к своей бывшей ездишь?
— Часто, — отвечает он недовольно, — мне иногда кажется, что дешевле было бы вернуться к ней, чем трястись каждую неделю в Берлин на этой куче металлолома.
— Лучше купи себе новую машину.
В это время дождь усиливается, и из-под капота начинает валить дым. Водитель ругается, дотягивает до ближайшей стоянки и выключает двигатель. Ну вот, говорит он, снова, затем бьет кулаком по рулю и смотрит куда-то в неведомое. Ты не хочешь посмотреть, что там? — спрашиваю я осторожно. Там двигатель, говорит он раздраженно, ебаное немецкое железо, народный автомобиль, говно, я так и знал, — он достает мобилку и вызывает аварийную службу. В оставшееся время мы сидим и считаем фуры, проезжающие за окном на север. Я насчитал девяносто три.
В Мюнхен нас притащили под вечер, сначала аварийщики пытались сделать все на месте, рылись и копались в цветных проводах и блестящих деталях, потом, видно, обломались и потащили нас назад. Тебе куда? спрашивает водитель, не знаю, говорю, наверное, на вокзал, ну, тогда мы тебя подбросим, спасибо, говорю, ты сам как — справишься? да, без проблем, говорит водитель, сейчас оттащим авто в мастерскую, и за пару дней оно будет готово. А как же твоя жена? думаю, что придется все-таки перебираться к ней назад, в Берлин, ну и хорошо, говорю, может, вместе насобираете на какую-нибудь пристойную машину. Мы останавливаемся возле вокзала, ну что, говорит водитель, извини, ничего — говорю я ему, я попробую еще раз, ты не думай, говорит он, жизнь, конечно, штука непростая, говна, ясное дело, становится все больше, но ты держись, смотри, кто-нибудь когда-нибудь да остановится. Я знаю, говорю я ему, но меня не столько впирает, что кто-то в конце концов подберет, сколько боязно за тех, кто проезжает и даже не обращает внимания, есть ли там кто на тротуаре. Представляешь, какие демоны приходят к ним во сне? Как их мучают каждую ночь их злые ангелы? Ужас просто. Да, действительно ужасно, говорит он, я никогда о таком не думал. Я, честно говоря, тоже.
