Но в матовом освещении июльской ночи всего волнующей были фонтаны. Жемчужный бисер осыпал и мощную фигуру Самсона, и тускло блистал вблизи дворца, и живыми струйками дрожал над большим фонтаном, с мифологическими божествами, на предпарковой площади.
В открытое окно вливалась зябкая балтийская свежесть, за курчавыми купами дальних деревьев сизой полосой проступало море и призрачно лиловое небо. Он восхищался Петергофом, как и все, кто приезжал сюда, но вместе с тем ощущал некую скованность. В Петербурге ему, подполковнику лейб-гвардии Преображенского полка, было спокойней…
Григорий Александрович, вглядываясь в глубину парка, полную синих и фиолетовых теней, тихую и таинственную, подумал с тревогой, что такой подавленной, как в последние две недели, он никогда не видел государыню. Известие о прорыве Пугачева к Казани вызвало у Екатерины слезы. Князь Щербатов не смог дать разбойнику отпор. Мятеж, который, мнилось, был подавлен, разгорался снова!
– Гришечка, милая милуша, что же делать? – потерянно спросила его Екатерина, вытирая глаза кружевным платочком. – Среди дворян и чиновников наших паника сильна!
– Я готов сочинить рескрипт о передаче командования. Надобен полководец, который совершит поиск и разгромление государственного злодея. Наши полки, дислоцированные в северо-западных губерниях желательно перебросить к Москве.
С той встречи Екатерина стала несколько уверенней, но ее уныние передалось всему Двору. И потому вчера, 22 июля, в Петергофе был созван Государственный совет.
Потемкин явился на заседание графом, о чем члены совета были уже осведомлены и поздравили его со столь высоким званием. Но по лицам сановников недолго перелетала приятная улыбка. Чувствовал фаворит, что иные таят против него умысел. И был предельно собран, следил за каждым словом выступающих. После чтения подробной реляции о сожжении Казани и злодеяниях, чинимых самозванцем, императрица заявила, что отправится в Москву, чтобы лично возглавить войска для борьбы с Пугачевым. Потемкин знал, что императрице в таком состоянии перечить бессмысленно, и поддержал ее решение. Он это сделал, однако, лишь потому, что, находясь с ней рядом, собирался взять командование в свои руки.
Его слова, для многих неожиданные, грянули как гром среди ясного неба! Льстиво улыбаясь и вздыхая, ничего путного не сказали ни Голицын, ни Разумовский, ни Вяземский, ни Чернышев. Высказал сомнение лишь Григорий Орлов. Атмосферу неопределенности, будто за столом сидели не прославленные военачальники и государственные мужи, а семинаристы, разрушило выступление графа Панина. Никита Иванович твердо и доказательно разубедил государыню оставлять столицу, откуда шло управление и государством, и войсками. Лишь после этого члены совета приняли решение направить в Москву дополнительные полки, в том числе донских казаков, а для командования войсками определить «знаменитую особу с такою же полною мочью, какую имел покойный генерал Бибиков».
Но Панин не был бы Паниным, ежели бы не воспользовался этой вакансией в угоду себе! После заседания и обеда во дворце он попросил Григория Александровича об аудиенции. И ничтоже сумняшеся предложил на должность главнокомандующего своего братца, графа Петра Ивановича. Что же было делать? «Катюшка» недолюбливала «панинцев». Но в данной ситуации выгодно подыграть недоброжелателям! Выбить у них почву из-под ног своим великодушием. Он немедленно передал государыне разговор. Екатерина заколебалась. Так и не дала ответа ни днем, ни вечером на концерте великого скрипача Лолио, ни ночью…
Потемкин в шлафроке вышел на балкон, ежась, ощущая на лице влажность морского ветра. Подавали первые голоса птицы. Он разобрал высвист дрозда и треньканье синички. Вспомнилась скрипичная музыка. Божественные мелодии итальянцев. Жаль, что государыня к музыке равнодушна. Не только не понимает ее, а почти пренебрегает, считая за бесполезное времяпрепровождение. Зато у нее столько иных достоинств!
Григорий Александрович вернулся в покои и открыл ящик стола, где находилась переписка. Он любил Екатерину до безумства, и потому никакими силами и ухищрениями не мог отвязаться от ревности. И странно, – чем больше проявлялась ее страстность в постели и в письмах, тем сильней становилось желание, чтобы она принадлежала только ему.
Он взял ее вчерашнюю утреннюю записку.
«Душатка, cher Epoux[50], изволь приласкаться. Твоя ласка мне мила и приятна. Тебе за то спасибо…» Стук в окно внезапно отвлек его от чтения. На перильцах балкона сидела белоснежная голубка. «Может, к счастью прилетела?» – мелькнула смутная мысль.
Добрая примета подтвердилась поздним вечером.
В петергофский дворец с рапортом фельдмаршала Румянцева прибыл его сын Михаил, полковник, и князь Гагарин. О заключении мира с Портой первым узнал Панин, затем Потемкин. Не сдержавшись, ликуя и не гася на лице улыбки, Григорий Александрович прошел в покои императрицы. Она, надев очки, читала сидя на канапе. Внезапные шаги фаворита, которые она узнала издали, встревожили государыню. Но сияющий вид «милуши» вызвал только интерес:
– Что стряслось? Ты так весел…
– Ваше величество! – торжественно произнес Потемкин, становясь навытяжку. – Мир с Портой заключен! Долгожданная виктория! Рапорт от Румянцева…
Императрица, одетая в модный голубой роброн из бархата и люстрина, быстро поднялась и сняла очки. Губы ее задрожали, впервые за многие дни она улыбнулась:
– О, боже! Ты милуешь в последнюю минуту… Шестилетней войне конец на наших кондициях?
– Так точно, всемилостивейшая государыня! Полковник Румянцев и князь Гагарин ожидают в передней.
– Твой план сбылся, батенька, – прошептала Екатерина, подступив ближе. Поцеловать возлюбленного мешало широкое, с фижмами платье. – Мы обнадежены и рады! Теперь армию с Дуная можно отозвать. Суворова мы пошлем разбить государственного злодея! И на Кавказе усилим гарнизон. Мы должны и там установить мирный покой!
– Мне пришлось воевать на юге. Я знаком с кавказцами. Они требуют к себе уважения, любят деньги и почитают силу. Только так можно примирить мятежные народы. И ваши слова, государыня, об укреплении тамошнего войска справедливы весьма.
Екатерина посмотрела на него влюбленно и улыбчиво…
17
Платовский полк в конце августа вернулся в родные края «на льготу», – ожидать будущего призыва. Черкасск встретил победителей пушечной пальбой!
Леонтий осадил добытого в бою «араба» у ворот, с волнением оглядывая двор и курень. Радостное смятение распирало грудь, он торопливо спрыгнул с коня, завел его за плетень и примотал повод к стояну. Возле лестницы золотом отливали на ветках крупные груши. Он любил их с детства, и сейчас, проходя мимо, глубоко вдохнул аромат. Дверь первого этажа подалась под рукой. В передней комнате пахло свежеиспеченным хлебом, квасом и сушеным укропом. Свет слабо проникал в маленькие окошки, и в прохладном полумраке особенно волнующе горела лампадка пред образами.
