— Нет, принцесса, не этого мы ждем, — сказал Ройял.
— Но вы сказали, всего один кусочек.
— Да, это он и есть, но трогать его тебе не надо. Ты его достаточно трогала, чтобы наступил нынешний миг. Ты их всех трогала достаточно много, чтобы призвать нас к себе.
— …понимаю, — договорил он за меня.
— Да, не понимаю.
— Поймешь, — сказал он, в типичной своей манере — так, что прозвучало зловеще.
Мунго поддел мою руку головой. Я его погладила, потрепала шелковое ухо. Под другую руку сунулась Минни, словно ревнуя к моему вниманию. Я гладила их обоих, чувствуя их тепло и надежность.
— А для меня собаки нет, — вздохнул Холод, придвигаясь ко мне.
— Чему суждено быть — будет, — объявил Ройял.
И все феи-крошки взлетели к высокому потолку, сверкая яркими искрами в отблесках хрустальных люстр. Свет танцвал и играл на всех, кто стоял в зале. Гоблины, даже Ясень и Падуб, будто выпали из нашего временного потока — так и стояли застыв.
Первым моргнул Джонти. Моргнул и посмотрел на меня. Он первым увидел из всех. Глаза у него сделались большие, а потом мир выдохнул.
Глава двадцать вторая
Мир взорвался — если можно назвать взрывом взметнувшийся фейерверк красок, света, музыки и аромата цветов. Но у меня другого слова не нашлось. Словно стоишь в эпицентре взрыва в тот самый день, когда природа создала Землю, но одновременно — будто стоишь на прекраснейшем лугу в чудесный весенний денек под дуновением легчайшего ветерка. Миг счастья и одновременно миг чудовищной разрушительной силы — словно всех нас во мгновение ока разобрали на атомы и сложили заново.
Пока все это происходило, собаки с двух сторон крепко прижимались ко мне. Они якорем держали меня, давали точку опоры, не позволяли поддаться и улететь в небытие. Удерживали мою реальность и рассудок — иначе бы я не выжила.
Я цеплялась за их шерсть, за ощущение в собственных пальцах. И думала, что у Холода нет собаки, что его удержать некому. Я уже готова была закричать, но тут все кончилось. И только чувство дезориентации и память о боли и о силе, тающая в танце света и волшебства, говорили, что это был не сон.
Из-за спин своих черных псов на меня смотрел Дойл — здоровый, исцеленный. Лошадку-келпи он теперь только поглаживал, не наваливался на нее. Стоял прямо и ровно.
У меня на глазах он стащил повязку с лица: ожоги исчезли. Наверное, создавая новую реальность, не так уж трудно вылечить пару ожогов.
А реальность вокруг оказалась новой.
Нет, мы все так же стояли в бальном зале — или в гостиной — Мэви Рид, только зал был другим. Попросту огромным, акры мрамора во все стороны — окна светились где-то очень далеко. Везде метались феи-крошки; казалось, дышать надо с осторожностью — того и гляди, проглотишь какую ненароком.
Ясень и Падуб отмахивались от них как от мух.
— Меня огорчит, если вы причините им вред, — предупредила я.
Красные колпаки руками не махали, не пытались избавиться от фей — просто стояли, а крошечные создания садились на них. Машущие крылышки покрыли гоблинов с ног до головы, за медленным танцем ярких красок почти не видно было громадных тел.
Джонти глянул на меня красными глазами в оправе сияющих крылышек. В его колпак вцепились сотни маленьких рук, феи купались в крови, перекатывались, хрустальными колокольчиками лился их смех.
— Ты нас переделываешь, моя королева, — сказал Джонти.
Я не знала, как ему ответить, но тут меня позвал Рис.
— Мерри!
Нотка тревоги в одном этом коротком слове заставила меня повернуться, вселяя уверенность: что бы я ни увидела, мне это не понравится.
Рис и Гален склонились над Холодом. Он лежал на боку, согнувшись, ужасающе неподвижный.
Я вспомнила мелькнувшую мысль. Ему не за кого было уцепиться, когда менялась реальность. Ему в одиночку пришлось справляться с ужасом и красотой мига созидания.
Я побежала к нему, и собаки тоже — слишком близко ко мне, я боялась споткнуться, но магия еще висела в воздухе, еще продолжалась, и я не решалась отпустить собак. Вокруг разлита была самая древняя магия, которой только владели сидхе. Эту магию можно оседлать, но не взнуздать, нестись на ней — но не править ею. В созидании всегда остается элемент случайности, никогда не знаешь, что получится, когда все будет сказано и сделано — и не знаешь, окажется ли творение достойно затрат.
Глава двадцать третья
Судя по возгласам вокруг, сознание потерял не только Холод. Падуб и Ясень тоже упали на пол — к ним, неспособным теперь защищаться, слетались феи-крошки. Но к упавшим стражам, пытаясь растормошить, привести в сознание, бросились только другие стражи. Я коснулась сияющего водопада волос Холода, отвела от лица.
— Что с ним такое? — спросила я. — И с другими?
— Не знаю, — сказал Рис. — У него пульс слабеет.
Я подняла к нему глаза над неподвижным Холодом. Лицо наверняка отражало мое потрясение.
— У них не было собак, — вспомнил Гален. — Им не за кого было схватиться, когда ты творила новые волшебные земли.
Рис кивнул. Пушистое море у его колен сидело тихо, с очень серьезными мордочками.
Я собиралась сказать: «Но это же только собаки!», но Мунго ткнулся мордой в мое плечо, а Минни привалилась к боку. Я посмотрела им в глаза: да, конечно, они собаки — но не только собаки. Это собаки, созданные из сырой магии, волшебные создания, а значит, не просто собаки. Погладив бархатное ухо Минни, я прошептала:
— Помоги мне. Помоги им всем. Помоги Холоду.
Дойл прошел немного вперед; вокруг него вились черные собаки. Одна отделилась от стаи и подбежала к кому-то из упавших стражей. Пес шумно обнюхал его волосы и вдруг вырос, стал выше и массивней, шерсть подернулась рябью, на глазах из черной становясь зеленой, длинной и косматой.
Когда рябь успокоилась, перед нами стояла собака размером с теленка, зеленая — как свежая травка, как весенняя листва. Она глянула на меня громадными желто-зелеными глазами.
— Ку Ши, — прошептал Гален.
Я молча кивнула.
Ку Ши в буквальном переводе — собака сидхе. Когда-то у каждого холма сидхе был как минимум один такой сторож. Одна Ку Ши появилась — возродилась — в ночь, когда магия вернулась в Иллинойс. И вот появилась вторая.
Пес опустил громадную голову, снова обнюхал потерявшего сознание стража и лизнул огромным розовым языком. Страж вздохнул так шумно, что мы услышали через всю комнату. Он содрогнулся: в тело возвращалась жизнь — или уходила смерть.
Большой зеленый пес переходил от одного стража к другому, и все, кого он трогал языком, оживали. Подойдя к рухнувшему на бок Онилвину, пес его обнюхал и зарычал — басовито и угрожающе, словно в грудной клетке у него прятался гром. Облизывать Онилвина он не стал. Оставил лежать как есть. Не только мне не хочется к нему прикасаться, оказывается.
