Твой дедушка довольно сильно упал духом. В своей печали он нашел меня. Ему, который всегда испытывал дефицит в практических аспектах жизни, в моем лице предоставилась возможность чувствовать себя компетентным и мудрым одновременно. Мы вместе построили дом, где мы жили, вместе проводили ночи, он читал мне, а я слушала, задавала вопросы. Его восхищало то, что он называл моей развращенностью. Он почти ничего не знал о человеческой природе. Люди, с которыми он думал реализовать свою мечту, существовали только в его воображении. Это были абстрактные существа: мужчины и женщины глубоко положительные, до крайности благородные. Ради этих идеальных людей и мира, в котором однажды они начнут жить, несовершенные человеческие существа, его окружавшие, должны были быть готовы к каким-либо лишениям, ограничениям, к любым жертвам. Но это я поняла после, Мелисандра, даже много позже ухода твоего дедушки, когда эти основоположения стали очевидно проскальзывать в действиях остальных.
Ассамблея, как я уже писала, стала регрессировать. Каждый день кто-то приходил с новыми идеями, предлагая прекратить делать то, на что вчера соглашался всеми руками и ногами. Братство, которого мы так добивались, увязло в критике, а поэты стали чувствовать себя жалкими и ненужными. Ассамблея превратилась в маленького монстра, своевольного диктатора, невыдержанного, несознательного, легко манипулируемого более горячими головами или лучшими ораторами.
В конце концов мы все решили распустить ассамблею и учредить новый орган, прямо пропорциональный простоте и глупости, в котором поэты были наделены почти абсолютной властью. Какое-то время это действовало лучше. Успокоились споры, и каждый принялся за работу. Было, конечно, не идеально, думали мы, но это позволяло нам направить всю свою энергию на решение других задач, более важных. В этот период мы с твоим дедушкой были очень счастливы. Я любила его со всей своей молодостью и горячностью, а он любил меня любовью зрелой и учтивой, пока столь же глубокая верность и любовь, которую он испытывал к твоей бабушке, не вынудила его отправиться за ней, когда покончено было с опасностью и репрессиями в Фагуасе.
Силы мои уже на исходе, и не знаю, смогу ли продолжать писать. Мне жаль, что не смогу рассказать тебе в деталях о Васлале, но ты найдешь ее, я уверена. Я никогда не верила в попытки твоего дедушки вернуться. Я думаю, он пытался, не желая этого на самом деле. Возможно, он боялся снова увидеть меня, вновь ответить мне отказом, хотя я всегда уважала это его решение.
Забери моего попугая и отправляйся с ним в лес через Лас-Минас по дороге, которую укажет тебе Паскуаль. Это проводник, тебе надо разыскать его там. Следуй своим инстинктам, своей интуиции. Внимательно слушай свое сердце.
В Васлале ты найдешь своих отца и мать. Они объяснят тебе все, что ты захочешь узнать о нашем эксперименте. Какое бы мнение у тебя ни сложилось, мне не хотелось бы закончить свое письмо, не поделившись с тобой сокровенным: Васлала была самым прекрасным, что случилось в моей жизни. Не представляю, что было бы со мной без этого опыта. Благодаря Васлале я поняла, как важно иметь веру, знать о грандиозных возможностях человека и принимать участие в реализации неосуществимых, казалось бы, мечтаний, нежных и необыкновенных. Наверное, Васлала никогда не станет настолько идеальной, как мы предполагали, скорее всего, так оно и будет, но жизнь убедила меня, что роль идеалов — поддерживать огонь стремлений, даровать простому человеку веру и надежду, возможные, только если мы считаем, что можем изменить действительность и достичь блаженного мира, в котором ни Моррис, ни мои ребята, ни я, ни многие другие не будут умирать и жить среди помоев и отбросов. Почему мы не можем позволить себе помечтать об этом, Мелисандра? Принятие мысли о том, что идеал недостижим и не стоит наших усилий, возможно, позволит занять нам удобную позицию, оправдывать себя тем, что мы не можем упразднить горести и несправедливости из нашей жизни, но это приведет нас к отрицанию нашей ответственности и смирению с тем, что мы никогда не узнаем эйфории, когда, поверив в свои самые глубокие амбиции, мы реализуем их, каким бы призрачным, ограниченным и рискованным ни было наше усилие. Сейчас, как никогда, я убеждена, что на способности задумывать невозможное основывается сила и могущество, единственное спасение нашего вида.
Мое единственное предостережение следующее: не позволяй, чтобы идея или мечта стали важнее благополучия самого униженного из человеческих существ. В этом загадка, которую я тебе оставляю, и умираю с надеждой на то, что когда-нибудь человеку удастся ее разгадать.
Удачи, Мелисандра. Береги моих мальчишек, своего дедушку, Фагуас.
Энграсия».
Энграсия, Энграсия, Энграсия! Если бы голос мог вызвать ее! Мелисандра так мало времени была с ней рядом, а у нее осталось столько вопросов, такое желание обнять ее, поговорить с ней, поплакать с ней об утраченных и обретенных мечтах. Вернулось ощущение того, что она переживает что-то гораздо более основательное и таинственное, чем способен понять ее мозг: человечество в своей мелочности, несмотря ни на что, таит в себе, возможно, особо ни на что не надеясь и против всякой воли, тайное темное желание завершить длительные поиски потерянного счастья. Стремление отправиться в погоню за этой далекой целью, этой светлой, неуловимой точкой, возникало снова и снова, будто зов крови, настойчивый, непоколебимый, вечный, толкавший человечество в путь без карт, без компаса. Должно быть, можно добраться до этого благословенного места, сказала Мелисандра себе. Если нет, то как тогда понимать настойчивость, появляющуюся из поколения в поколение, несмотря на неприятие, провалы, беспрестанные попытки доказать, что это всего лишь атавизм, безрассудный и прекрасный порыв? Жажда Васлалы ожила в ее голове под аккомпанемент барабанной дроби. Она представила своего дедушку и Энграсию, положившую голову ему на плечо, читающих, спорящих. Как она раньше не заметила, что они любили друг друга! Как она не почувствовала, в какой манере он говорил о ней! Она вытерла слезы резким движением руки, но они продолжали капать, словно ее кровь превратилась в реку, которая вновь возникла у нее перед глазами со своими истоками, стайками сардин, лещами, горбылями. Сквозь всхлипывания она мельком различила где-то вдалеке острова, рифы, пейзаж всей ее жизни, ее мыслей: любовь и обида на покинувших ее родителей, поддержка бабушки и дедушки, Хоакина, Рафаэля, который скоро, наверное, вернется в свой мир; возникли в памяти шелест пальм, подобно ножам рассекающих ветер, Моррис и Энграсия, Энграсия, Энграсия — утопия, найденная и тотчас снова потерянная мать.
Глава 44
Рафаэль прочитал письмо позднее. Облокотившись о спинку кровати в номере отеля, правая нога на полу, он молчал, расслабленной, опущенной рукой держа белый лист бумаги. Мелисандра искоса взглянула на него, сидя за маленьким столиком и сочиняя письмо для дедушки.
С каждым днем любви в их глазах становилось все больше, подумала она. Каждую ночь они с жадностью насыщались друг другом, питаясь тем, что время накапливало в их душах и телах. Ее уже начинало посещать странное чувство, что они одно целое, как если бы ее кожа неожиданно и каким-то совершенно непонятным образом не заканчивалась на его коже, а была бы ее продолжением; он и она образовывали пещеру, пузырь, воздух, который их окружал и объединял их, даже когда они не были вместе.
