– К вам Алан Блэр.
Я не слышал никакого ответа, но Дорис открыла дверь пошире, видимо получив сигнал от начальника.
– Входите, Алан, – сказала она, и я храбро вошел в кабинет доктора Хиббена.
Профиль Авы, пронзивший мне сердце, придавал отваги как Дон Кихоту, сражавшемуся за свою даму, Дульцинею.
Дорис притворила за мной дверь.
Ну, я не был готов к тому, что увидел. Не знаю, был бы готов к тому любой нормальный, здравомыслящий человек. Вся храбрость ушла в пятки, а сахар, напротив, ринулся вверх. Костный мозг растаял, как масло. Я снова взлетел, закружился под потолком, смахивая паутину, потом вернулся на место у двери.
Я не смотрел на этого человека. За большим старинным письменным столом стоял некий гибрид мужчины, женщины, животного, фрукта и овоща. Если бы только удалось найти те бутылки вина!
Начну с размеров. Доктор Хиббен был семи футов ростом, если можно себе представить столь крупную грушу. У него были необычайно широкие бедра и необычайно узкие плечи.
Грушу венчала огромная голова в форме мяча для регби, лицо было пагубно усыпано оранжево-коричневыми веснушками, как перезрелый банан. Разве он никогда не слышал о раке кожи?
По бокам на голове торчали оранжевые клочья волос, а почти на самом верху вытянутой, как мяч для регби, конструкции красовались две добродушные голубоватые точки – должно быть, глаза. Нос, затерявшийся в галактике веснушек, трудно было разглядеть. Открылось маленькое розовое отверстие вроде ануса морской звезды, и издалека послышался низкий голос, сказавший:
– Алан? Очень рад познакомиться.
Он вышел из-за стола, направляясь ко мне. В мою сторону потянулась рука длиной с питона.
При его приближении я боялся забиться в конвульсиях, Это было не только невероятное, устрашающее существо – на огромной неправдоподобной фигуре красовался полосатый пиджак из сирсакера! И не просто пиджак, как на мне, а полный костюм с брюками. У меня не имеется брюк из сирсакера, я ношу пиджак с брюками цвета хаки. Поэтому видеть на докторе Хиббене такое обилие индийского льна с извилистыми полосками – ярды, мили – все равно что смотреть на сверкающий зеркальными осколками шар на какой-нибудь дискотеке, отчего у людей со слабыми нервами начинаются эпилептические припадки, а моя психика определенно квалифицируется как слабая из-за злоупотребления алкоголем и чтения без очков при тусклом свете. Впрочем, злоупотребление алкоголем сыграло позитивную роль. При таком зрелище вместо судорог выделился запасной этанол, который, должно быть, на экстренный случай приберегла моя печень. Поэтому доза припасенного спирта меня успокоила, я уже чувствовал не чистый ужас, а простой страх.
Он добрался до меня двумя длинными прыжками, протянул веснушчатую ладонь, на которую я мог бы сесть. Я подал свою – игрушечную по сравнению с его, – посмотрел, как она исчезает, проглоченная до запястья, призадумался, увижу ли ее когда-нибудь еще раз. Он приветственно сжал поглощенную кисть, выдавив некоторое количество апельсинового сока, выпитого мною в четвертом классе, потом пальцы доктора Хиббена, каждый размером с аэрозольный баллончик, разжались, я получил свою руку обратно, непомерно обрадовался, а он сказал:
– Мы страшно рады вас видеть в Колонии Роз.
– Спасибо, – удалось шепнуть мне, я попытался взглянуть ему в лицо, но уже несколько дней не занимался йогой, поэтому шея утратила гибкость.
Потом он вернулся за письменный стол, указав мне на стоявшее перед столом кресло. В кабинете было прохладно, в окне гудел кондиционер, на стенах висели картины – очевидно, работы бывших и нынешних колонистов, – главным образом безумные абстракции, в том числе одна полностью черная, наверняка написанная Софией, с которой я завтракал. Кроме того, на стенах висели старые черно-белые фотографии начала века, запечатлевшие колонию. Как на многих старых фотографиях, деревьев было гораздо меньше, чем нынче. С какого-то момента времени деревья в Америке как бы начали обратное наступление, понеся, конечно, повсюду огромные потери. Почему никто не рассуждает о бесчисленных деревьях, среди которых мы суетимся, остается для меня определенной загадкой. По крайней мере, это единственный положительный бредовый результат, на который мы можем рассчитывать, когда все кругом горит синим пламенем.
– Ну, как себя чувствуете на первых порах? – спросил доктор Хиббен. – Удобно устроились?
– Прекрасно, спасибо, – ответил я с настороженностью, ожидая, когда он покончит с любезностями и поднимет вопрос о тапках. Я избегал его наблюдательного взгляда, мрачно глядя на вибрирующее поле полосатого индийского льна. Казалось, в нем отражается рябь моего собственного пиджака. Крайне редко – разве что в Ньюпорте в штате Род-Айленд – можно одновременно увидеть в одном помещении двух мужчин, одетых в сирсакер. Такое случается не чаще солнечного затмения и, пожалуй, не менее опасно для зрения.
– Как я понял, вы перед приездом сюда попали в автомобильную аварию.
– Да… Ремнем не пристегнулся, ударился носом о руль.
Интересно, не распустили ли местные обитатели слухи о том, как я похвалялся дракой в баре. Ну, лучше быть уличенным во лжи колонистам, чем во лжи Дорис. Если он станет допытываться о двух противоречивых легендах – автомобильной аварии и драке, – скажу, что старался сохранить лицо, в буквальном и фигуральном смысле, перед коллегами, сказав Дорис правду. Хотя, конечно, фактически ей я соврал, а колонистам преподнес нечто близкое к правде. Сплошная каша.
Не надо ли вам повидаться с врачом?
– Нет, по-моему, все хорошо заживает, спасибо.
Я рискнул взглянуть ему в лицо, получил новый удар по нервам и стиснул ручки кресла. Кто-то должен запретить этому человеку выходить на солнце, ему необходимо постоянно носить на голове колпак, как охотничьему соколу. Я снова перевел взгляд на сирсакер с вибрировавшими полосками, которые, казалось, вот-вот сложатся в телевизионную картинку.
– Рад слышать, что у вас все в порядке, – сказал доктор Хиббен, сделал паузу, снимая колпачок с авторучки и вновь надевая, потом дернул веревку, на которой висел нож гильотины, и перешел к тапочкам. – Хочу кое о чем с вами поговорить… Нынче утром ко мне пришла Сигрид Бобьен в довольно расстроенном состоянии.
– Да, знаю, произошло нечто странное.
– Она говорит, что у нее взяли тапочки. И… знаете, это очень неприятно… она утверждает, будто их взяли вы, поэтому я должен спросить: вы их взяли? Знаете, я уверен, что нет, но обязан спросить. Каждый приезжающий сюда художник должен быть огражден от любых неприятностей, получая возможность спокойно работать.
– Я не брал ее тапки. Клянусь. Когда она все это выложила за завтраком, у меня подскочил сахар. Не понимаю, почему она меня заподозрила.
Я взглянул ему в лицо, отыскал глаза – два голубеньких камешка, – желая убедить в своей невиновности, все больше привыкая к его внешности, как санитарка в ожоговой бригаде.
