Воздух становился текучим, все незаметно сдвигалось с места. Иннокентий плыл среди облаков, едва успев подхватить на плечо невесомый рюкзак, растерянно улыбаясь. На взгорке у берега сидели рядом старуха в синем платочке и старичок в соломенной шляпе. Внизу перед ними серый мохнатый козел равномерно гонял по кругу двух белых коз, приведенных ему на случку. Ритуальный неспешный гон завораживал, он казался бесконечным, как бесконечным было кружение облаков вокруг. Козы знали, что козел их догонит, да и сами только этого ждали, но не могли замедлить свой бег. На краю луга, подняв к Иннокентию голову, заржала стреноженная гнедая лошадь.
Он плыл, улыбаясь, среди своих будущих, уже запечатленных картин, над розовыми коврами иван чая, над окраиной города, над знакомой улицей, над своим домом, чтобы унести с собой уже навсегда незамутненной их щемящую убогую красоту. Родители у крыльца за стыли, провожая взглядом неясное видение, ладонями защищая глаза от слепящего света. Мама неуверенно помахала рукой вслед, в другой руке она все еще держала прозрачный пакет с пирожками, который он, конечно же, забыл с собой взять. Иннокентий помахал им в ответ, улыбаясь беспомощной, уже далекой улыбкой — невозможно было отсюда сказать им, что уплывает он безвозвратно.
Проявлялись, возникали и таяли все новые облака, точно воспоминания о забытых снах детства. Плыла любимая курица, которую так хотелось когда-то обнять, поднять на руки, поносить, а она вырывалась, громадная, больше него самого — плыла, теряя одно за другим короткие мягкие перья. Иннокентий двигался дальше, опьяненный невыразимым, невыносимо счастливым чувством. Он увидел четыре серебристые шкурки, распяленных на серой стене сарая, потянул в их сторону руку — ближняя шкурка вздрогнула, как будто ощутив призывную ласку, сама легко освободилась с гвоздей, стала медленно подниматься, раскинувшись на потоках воздуха, за ней одна за другой стали возноситься ввысь три остальных. «Эй, ты что делаешь? — выскочил на крыльцо хозяин, поднимая непонимающий взгляд. — Ты куда?» Но шкурки уже плыли по небу, драгоценные серебристые тучки, а к ним спешила присоединиться, как мать, напоенная синевой маленькая темная тучка.
Все вокруг сливалось, соединялось в одну большую, сплошную массу, разрасталось, темнело, и вот уже испускало водяные потоки. Струи дождя окружали Иннокентия со всех сторон, как все более густые заросли. Они заслоняли простор, воздух, набухавший темнотой и томлением. Он раздвигал их руками, готовый бесконечно блуждать в этом дожде, в его сплошном веществе. Одежда прилипла к телу, как вторая теплая кожа, рюкзак на плече был водяной тяжестью. Мир перемещался вниз, в лужах плавали деревья, вокруг вспыхивали пузыри со светящимися сосками. Возвращался древний хаос, когда суша еще не была отделена от вод. Красками растекались приозерные камни. Широкая рыба про плыла среди разноцветных струй, посмотрела, не удивляясь, выпуклыми глазами.
7
Иннокентий не сразу понял, что заблудился где-то среди полей. Темнота сгустилась незаметно, она становилась все непроглядней, черней. Он двигался почти на ощупь, ногами угадывая утоптанную дорогу и стараясь ее не утерять. Дождь стал ночным туманом. Горячий шум в ушах остывал, он ощутил озноб.
Стена возникла перед ним из темноты, как ее сгусток. Пальцы вытянутой руки нащупали шершавую древесину. От стены исходило сухое тепло — сверху угадывался навес. Все так же на ощупь он зашел за угол, увидел оконце, слабо высвеченное изнутри огоньком. Приблизил лицо к стеклу, заглянул. На подоконнике светился в плошке фитиль. Это была баня, деревенская баня. Иннокентий нащупал дверь, вошел внутрь. Было жарко, натоплено, сухо. Похоже, кто-то успел тут время назад помыться и забыл убрать огонек. По углам шебуршились невидимые обитатели. Он погасил фитилек, чтобы хозяева о нем не вспомнили, и тотчас оказался в кромешной темноте. По памяти нащупал сухую лавку, перебирать набухший водой рюкзак не стал, сунул под лавку. Сам разделся догола, одежку свернул в ком, положил себе под голову…
Ему показалось, что он тут же уснул — как будто на мгновение провалился. Внезапно его разбудил не голоса — колебание шагов: в предбанник кто-то входил. «Темнотища какая», — сказал женский голос. Иннокентий поскорей нырнул под лавку, стукнувшись об нее головой, уже оттуда загреб с нее себе одежду и башмаки, сам замер, не шевелясь.
— Фитилек погас, — отозвалась другая. — Спички-то где?
— На полке нащупайте… Ой, вы что?
— Не визжи… что кричишь? — успокоил ласковый голос; похоже, это была старшая. — Может, не зажигать? Ты где?.. ладно, ладно, чего все пугаешься? Пошли…
Мягкие босые шаги угадывались не по звуку — лишь по колыханию половиц. Чиркнула спичка, огонек оживил небольшое пространство вокруг себя. Иннокентий, не удержавшись, чуть выглянул из-под лавки. Два нагих, никогда прежде не виданных тела волшебно светились в колеблющемся сумраке.
— Сначала помоемся, что ли? — сказала старшая.
Было слышно, как ковш зачерпывает воду из бочки.
Женщина плеснула из него в темноту. Пар, хлынувший оттуда, сделал очертания совсем расплывчатыми. От усталости ли, от голода, от всего ли вместе в голове у Иннокентия пошло кругом. Непонятное волнение вдруг сделало тело бессильным.
Женщины устроились на скамье, под которой он лежал, горячая вода потекла на него сверху, четыре голых ноги были перед его лицом.
— Ух, хорошо, — сказала старшая. — А тебе в самом деле мужик нужен? Можно ведь и без него… даже лучше.
— Ой, нет, тетя Дуня, зачем так? Не надо. Я так не хочу… не умею… тетя Дуня! Вы же обещали. Вы что, в городе так научились?
— Зачем в городе? Научишься в местах, где мужиков нету… Да будет тебе жених, будет… я шучу… это просто положено так, для начала. Ты уже на выданье, налилась, надо попробовать, пока не перезрела. Да не дрожи так, не бойся, колдовство будет сладкое. Сама почувствуешь, что он уже близко, тут он и появится…
Иннокентий слушал, не понимая, что творится с ним и вокруг него. Мыльная вода продолжала стекать на него, она поднималась все выше. Наконец, он обнаружил, что лежит на желобе водостока и не дает воде уйти. Чуть приподнялся; вода, фыркнув, отошла, потом снова начала подниматься. Он слышал над собой непонятную возню женщин.
Вдруг у него защекотало в носу — видно, с водой туда попало мыло. Сдержаться, несмотря на старания, не удалось Иннокентий громко чихнул. Грохнул уроненный таз. Обе женщины заорали одновременно и ринулись в темноту. На миг Иннокентий замер, потом вскочил сам, кинулся к двери, подхватив в обе руки одежду, рюкзак, обувь.
На воздухе оказалось неожиданно светло. Между облаков высвободился полумесяц, похожий на козлиную морду, все вокруг заполнено было светящимся веществом, живым, призрачным. Два белых пятна удалялись по огородам, тускнели, уже почти растворились. Потом одно вдруг остановилось, начало приближаться, проявляться.
Иннокентий попятился, уперся спиной в косяк двери, с рюкзаком и мокрой одеждой в руках. Он замешкался, не зная, одеться ли, уходить ли голым. Только решать было уже поздно. Нагая женщина вплотную приблизилась. Это старшая вернулась все-таки за одеждой.
