— Японцы отступают, — продолжала мама. — Гоминьдан оттеснил японскую армию далеко к северу. Отец решил, что ты можешь ехать в Кантон. Доучиваться в китайской школе.
Генри молча смотрел на мать. В автобусе на обратном пути он слышал, что американцы пустили ко дну четыре японских авианосца в битве за атолл Мидуэй. Но его родители всегда воспринимали войну с Японией с точки зрения Китая. Они вели совсем иную войну. С другой стороны, ему уже тринадцать, для отца он теперь мужчина и… больше не сын. Как бы то ни было, отец предлагал Генри то, что всегда мечтал ему дать, — возможность поехать в Китай, в страну, где Генри никогда не был и о которой ничего не знал, поселиться у родственников, которых Генри ни разу не видел. По мнению отца, это лучший подарок. Генри всегда страшился этого дня, но и мечтал поехать в Китай — хотя бы для того, чтобы понять, что сделало отца таким, какой он есть.
Но сейчас он знал, что за этим стоит.
— Он просто хочет нас разлучить.
— Это его мечта. Он столько лет работал, копил на твою поездку. Для тебя. Чтобы ты знал, откуда ты родом. Хотя ты его сильно разочаровал.
Слова задели Генри за живое. Но ему было не привыкать.
— Почему именно сейчас?
— Сейчас стало безопасно.
— Почему именно сегодня? Опасность никуда не делась. Японские подлодки атакуют все южно-китайские суда. Спросишь, откуда я знаю? Отец только об этом и твердил всю мою жизнь!
— Здесь его дом. Ты его сын, — сказала мама тихо, чтобы не разбудить отца, но с невиданной доселе решимостью.
Она всегда держалась середины между ним и отцом, твердо стояла на ничейной полосе, которую Генри с отцом никогда не переходили. И вот впервые решилась высказать свое мнение. Да, она любит сына, но и уважает мужа, а потому иного выбора у нее нет. Даже прикованный к постели и почти лишенный дара речи, отец Генри оставался главой семьи.
— Я не хочу ехать. Это его мечта. Не моя! Я даже не знаю диалекта, на котором говорят у них в деревне. Я там буду таким же чужаком, как в школе для белых, куда он меня отправил. Может, с меня хватит?
— Хватит? Да уж, хватит! Ты стал заодно с врагом. Врагом Китая и Америки! И все равно он для тебя старается. Для тебя!
— Не для меня, — мягко возразил Генри. — И я ни в чем не виноват. — Генри почти верил собственным словам. Почти. Но, взглянув на маму — по лицу ее катились слезы, она дрожала всем телом, — он понял, что совесть его никогда не успокоится, что вина всегда будет придавливать его.
Генри посмотрел на костюм. Дорогой, сшитый на заказ. И билеты недешевы. Генри знать не знал, куда едет, к кому и надолго ли. Но слезы матери, которая посвятила себя умирающему мужу, его умирающему отцу, лишили Генри решимости. Возможно, тринадцать лет — не тот возраст, когда можно восстать против родительского гнета. А возможно, ему никогда от него не освободиться.
— Когда я уезжаю? — спросил Генри, будто поднимая белый флаг. Он думал о Кейко, отдаляясь от нее с каждой секундой, словно уже был на борту и уносился прочь, в душное Южно-Китайское море.
— На будущей неделе, — шепнула мама.
— Надолго?
Мать медлила с ответом. Этот выбор дался ей нелегко. Она отсылала прочь единственное дитя, покоряясь воле мужа.
— Года на три-четыре.
Генри задумался. По правде сказать, неизвестно, когда Кейко вернется домой, если вообще вернется. Да и где ее дом? Есть ли ей куда возвращаться? А вдруг войне не будет конца? Вдруг Кейко отправят в Японию? Можно только гадать. Но четыре года… Представить страшно. Генри никогда не разлучался с родителями и на четыре дня.
— Я… не могу.
— Ты должен. Выбора нет. Все решено.
— Решать буду я. В моем возрасте отец ушел из дома и сам принимал решения. Если я поеду, это будет мой выбор, — сказал Генри, чувствуя, что мать колеблется, что она готова исполнить волю мужа, но не готова потерять сына. — Мой, а не его. И не твой.
— Что я ему скажу?
— Скажи, что я поеду в Китай, но не сейчас, а когда закончится война. И когда она вернется. Я обещал ждать. Я дал слово.
— Но ты с ней не увидишься, может быть, еще много лет.
— Я буду ей писать каждую неделю.
— Я не смогу ему сказать…
— Значит, поступай как я. Ничего не говори. Мама обхватила себя руками.
— Ты упрямый. Весь в отца.
— Это он сделал меня таким.
Генри тут же пожалел об этих словах, но ведь он сказал правду, разве нет?
44
Письма 1943
Генри написал Кейко о том, что отец задумал отослать его прочь. В Китай, в крохотную деревушку под Кантоном, к себе на родину. Там жили дальние родственники, которых Генри в глаза не видел. Вообще-то родственниками им приходились далеко не все, зато все «одна компания», как выразился отец, ввернув странное для него английское слово. Вся деревня живет одной семьей, и все ждут не дождутся гостей из Америки, — Генри знал по рассказам отца, что в его честь устроят настоящий праздник, но и работы предстоит много. Отчасти он хотел поехать, но в то же время противился тому, во что обманом втянул его отец.
Да и разве может он ехать именно сейчас? Вдруг он понадобится Кейко? Знакомых на свободе у ее семьи почти нет, и на него вся надежда.
К большому удивлению Генри, Кейко считала, что он должен ехать. Почему бы и нет? — спрашивала она в последнем письме. Она все равно в лагере, за тысячу миль от него — воспользуйся этим временем, писала она, чтобы закончить образование, которое многие родители мечтают дать сыновьям, рожденным в Америке.
Но Генри упорствовал. Отец не пожелал иметь с Кейко ничего общего, а затем еще и от него отрекся — и что, взять и подчиниться ему? И Генри никуда не уехал.
И писал Кейко, раз в неделю-две.
В школе он помогал миссис Битти, а вечерами бродил по Саут-Джексон и слушал лучших джазовых музыкантов города. Иногда получалось застать Оскара Холдена и Шелдона, но в иные вечера он оставался дома и писал Кейко.
В ответ приходили письма с набросками из лагерной жизни, иногда даже с рисунками окрестностей лагеря, когда их выпускали за ограду. Как только лагерь был достроен, правила слегка смягчили — отряду девочек-скаутов, в который входила и Кейко, даже разрешили походы с ночевкой. Надо же! — удивлялся Генри. Заключенных выпускают из лагеря с условием вернуться! Впрочем, куда они могут сбежать от своих семей?
Что ж, хотя бы Кейко не скучает. И Генри как на работу ходил на почту, в старое здание на Саут-Кинг, рядом с фабрикой лапши «Ён Кик». Походы на почту вскоре вошли в привычку — и по-прежнему были наполнены радостным ожиданием.
— Одно письмо наземной экспресс-почтой, пожалуйста, — просил Генри, протягивая конверт с письмом, которое написал накануне вечером.
