Он не хотел ни причинить зла детям, ни даже просто поджечь ясли, спичка сама упала, как падает капля или крошка, и огонь разгорелся вопреки его желанию.
Да нет же!.. Он поджег нарочно. Теперь он хорошо это помнил. Спичка упала не случайно. Она свернулась и почти коснулась его руки, вся черная, с маленькой красной головкой; он даже раздвинул пальцы, чтобы не обжечься, но сделал это прямо над соломой, не загасив ее, а, напротив, аккуратно поместив среди барашков, надеясь все уничтожить.
Впрочем, нет, неправда, огонь разгорелся тогда, когда он не принял еще никакого решения.
Может, и весь замок тоже сгорел?.. Может, уже больше нет воспитанников в Центре Сен–Поль, нет и самого Центра, нет мадемуазель Ракофф, ничего нет?.. Может, и он вообще не рождался?..
Он достиг просеки, усеянной гнилой сосновой корой, и пошел по ней.
Уж кого бы он с радостью увидел в яслях обращенным в дым, так это Одилона с его барометром и красным пиджаком. Он искал его повсюду: в подвале, медпункте, в комнатах других детей, в глуши парка; искал без умысла или осознанной жажды мести, слепо повинуясь инстинкту, но найди он его, то наверняка бы убил.
Вначале о близости океана поведал лишь шум — мощный и низкий, от которого земля содрогалась, как при землетрясении. Затем в воздухе заиграли яркие косые лучи солнца и между соснами блеснуло светлое небо.
Людо вышел из леса и оказался посреди песков с редкими кустиками высокой бледно–розовой травы; прямо перед ним возвышался лишенный растительности пологий холм, о который мерно ударялись подернутые зыбью волны.
Он бросился вперед и, запыхавшись, взобрался на вершину холма, откуда ему открылось величественное зрелище океана. Воздух был наполнен голубизной, зеркальная водная гладь казалась такой же безмятежной, как и небосвод, мелкие пенистые волны разбивались о берег: далеко–далеко виднелся корабль. Людо положил свой узел, скинул ботинки и сел прямо на песок. От запаха смолы и йода кружилась голова. Он обернулся назад и посмотрел на такой же бескрайний сосновый лес — другой океан, волны которого никогда не бороздил ни один корабль. По обе стороны от Людо тянулся пляж, такой бесконечный и гладкий, что его очертания терялись в голубоватой дымке. Повсюду стояла тишина — могучая, сверхъестественная, дышавшая в унисон с приглушенным рокотом прибоя. По небу разметались длинные жемчужно–серебряные облака, которые солнце пронизывало своими огнями; в южной стороне шквальный ветер низко над морем гнал свинцовые тучи, а на западе, где бриз очистил воздушные просторы, волны катились свободно, во всей своей красе.
Потеплело. Людо впервые оказался здесь, но у него было такое чувство, будто он вернулся на родину: тот же океан, то же солнце и тот же бездонный простор, только пирса не было. Слева от него на холме стоял полуразрушенный форт, напоминавший сломанную игрушку великана. Людо поднялся, чтобы осмотреть его. Песок заполнил каземат, забил все амбразуры, пулеметное гнездо ощерилось редкими, изъеденными ржавчиной, стальными зубьями. Он взобрался на крышу, огляделся и вскрикнул от удивления. На пляже, прямо перед ним, находилось почерневшее грузовое судно, выброшенное на берег и теперь разрушаемое волнами; нос его был развернут к берегу; а корма стояла в воде.
Людо взял свои вещи и, спотыкаясь, спустился по песчаному склону к берегу. У него не было сил бежать, не хватало дыхания, а судно находилось намного дальше, чем ему показалось вначале. Носовую часть окружала огромная, но неглубокая лужа, в прозрачной воде которой умирало волнение кипящих волн. Людо промок почти до колен, пытаясь приблизиться к судну, но до кормы так и не добрался: лужа плавно переходила в море, где можно было запросто утонуть, к тому же корма, раскачиваемая пенистыми волнами, была все еще далеко, однако между двумя ватами было заметно, как обнажалась часть винта.
Людо вернулся на берег и сел на песок. Еще никогда он не видел такого большого судна. Длина его составляла не меньше пятидесяти метров.
Вблизи было видно, что судно сильно пострадало. Теперь это была просто развалина, вся изъеденная ржавчиной, как древний металлический сфинкс. Местами на судне сохранились следы голубой краски, собравшейся гармошкой. Первоначальная ватерлиния исчезла, уступив место наползающим друг на друга зеленым полосам, четко прочерченным на обшивке приливами. Из шлюза свешивалась длинная черная стальная цепь, которая раскачивалась и звенела при малейшем ветре. На борту проступали полустертые буквы: Санага. Шум проточной воды и другие глухие звуки исходили из этой груды металла, со всех сторон вода лилась, как из лейки: посудина превратилась в настоящее сито, и это открытие тронуло Людо. усмотревшего некоторое сходство между ней и собой.
Когда начался отлив, он смог наконец обойти по воде вокруг судна, чувствуя дно под ногами. Свод кормы был покрыт влажными водорослями.
— Это мое, — прошептал Людо, поглаживая винт и восхищаясь этим гигантским стальным трехлистником, усеянным моллюсками. На высоте человеческого роста был выдран лист обшивки — наверняка, лаз. проделанный мародерами. Людо забросил свои пожитки во внутрь и, подтянувшись, влез в него. Тусклый свет освещал замысловатый контур двигателя, на три четверти погруженный в воду; вокруг стояла жуткая вонь. Света едва хватало, чтобы осторожно продвигаться вперед. Людо ощупью поднялся по лестнице и оказался в темной кают–компании, где столы были привинчены к полу. Дверь в глубине вела в каюту, позеленевшую от мха. Через грязный иллюминатор виднелся океан. Людо казалось, что он снова попал на чердак, и он с ностальгией вдыхал въевшийся запах плесени и старых вещей: почерневшего зеркала, плиты, рукомойника — всей этой рухляди, бывшей для него бесценным сокровищем. Почувствовав, что веки его смежаются от усталости, он рухнул на койку, и сознание его померкло; громадные скалы бесшумно надвигались на него, потом оказалось, что это были лица, затем все исчезло и он погрузился в глубокий сон.
II
Несколько дней он прожил, спрятавшись на судне, не чувствуя ни холода, ни голода. Он достал свое одеяло, но не накрывался им. Море поднималось, отступало, заливало трюм, и Людо казалось, что оно проникает во все его поры, чтобы поглотить его прошлую жизнь. Перед его глазами плясали тысячи квадратных или круглых, как солнце, зеркал, они раскачивались, утопали во мраке, вновь появлялись, кроваво–красные, и в каждом отражалась черная рука, протянутая, чтобы убить его.
С моря доносился далекий свист; казалось, это собака выла на покойника.
Людо машинально жевал печенье, которое Мишо привозил ему в Центр Сен–Поль, сосал, как леденцы, успокоительные таблетки, которые прятал на протяжении месяцев. Лежа на полу, он угрюмо повторял, что нашел отличный корабль и что пора уже обследовать свою находку, но при этом не двигался с места; чтобы говорить какие–нибудь слова, он повторял «Радуйся, Благодатная».
Будущее не тревожило его. Здесь он и обоснуется, на борту «Санаги». Он уже представлял, как спустит посудину на воду, поплывет на ней в Пейлак, причалит у кафе «Ле Шеналь», и, возможно, мать увидит его. Она придет на набережную. Напрасно она будет плакать, звать его. Он останется глух к ее мольбам. Напрасно она будет просить у него прощения, он будет неумолим и уплывет, не повидавшись с ней.
