— Все прочитали? — сказала она.
— Да, спасибо.
— С той, что не сказала, кто она, я не стала разговаривать, повесила трубку. Потом мисс Макинерни, и тоже не лучше. Она звонила сегодня утром часов в одиннадцать и еще около двух. Я знаю, это ваш агент, но, будьте добры, внушите ей: я не привыкла, чтобы со мной так разговаривали. Бранится, чертыхается. Я сказала, что вы так распорядились, а ее распоряжений я слушать не намерена.
— Это не похоже на мисс Макинерни.
— Еще какой-то Лидс. Этому понадобилось знать, звонили ли вам из других газет. Я говорю, вы просили, чтобы вас не беспокоили, и больше ничего докладывать ему не обязана. Тогда он спрашивает: может, вы проснулись? А я ответила: больше он от меня ничего не услышит. Невоспитанный народ. Горожане. Ну, вы, наверно, есть хотите?
— Да, пожалуйста. Яичницу с беконом. Я пойду позвоню с вашего разрешения.
Он застал Пег Макинерни в ее конторе.
— Вы только что проснулись? — сказала она.
— Выпил кофе, впервые за двадцать шесть часов.
— И ничего не знаете про Зену?
— Про Зену? Нет. Наверно, что-нибудь плохое.
— Да, плохое. Держитесь, Янк. Она покончила с собой ночью. Приняла слишком большую дозу снотворного, но это, несомненно, самоубийство.
— Несомненно, самоубийство, — сказал он.
— Я от Эллиса все узнала. Плохо, Янк. Очень плохо. Зена встретилась с Бэрри после спектакля, поехали ужинать к «Сарди». Переругались там насмерть, и она ушла одна. Он обращался с ней по-скотски, это весь город знает. Просто по-скотски. Она приехала домой и начала всех обзванивать, но, если говорить правду, последнее время с ней часто так бывало, и многие отключали свои телефоны. Марк Дюбойз говорил Эллису, что Зена и ему звонила и понять ее было нельзя. Несла что-то бессвязное, видимо, первое, что придет в голову. Марк под конец сказал ей: мне пора спать. Она позвонила Скотту Обри, налетела на его жену и бог знает чего наплела про Скотта. Позвонила мне. Сказала, что если я не дам ей вашего телефона, то сама буду за все отвечать. Я спросила: за что «за все»? Это не важно, говорит. В голосе у нее было такое отчаяние, что я дала ей ваш телефон. Она до вас не дозвонилась.
— Да, я спал. И не велел себя будить, кто бы ни позвонил.
— Это вряд ли изменило бы дело. Что было дальше, неизвестно. Но между тремя-четырьмя часами ночи она приняла целый флакон снотворного. Утром горничная и нашла ее мертвой. Она лежала в ванной на полу.
— И все-таки это еще не доказывает самоубийства, — сказал Янк. Телефон умолк, и он сказал: — Пегги, вы меня слышите?
— Да.
— Я говорю, это еще не доказывает самоубийства.
— Она оставила записку. Вам. На клочке бумаги написано: «Дорогой Янк, благодарить тебя не за что».
— О-о! — сказал он. — И все?
— И все. Но это попало в газетные заголовки. Сейчас прочту. «Зена — Янку: Благодарить тебя не за что». А в одной газете собрано все, что сейчас говорят об этом. Что вы толкнули ее назад, к Бэрри, и что из-за вас он ужасно обращался с ней. Описания их стычек на людях. Ни для кого не секрет, что из примирения ничего не вышло. И прочее и тому подобное. Не знаю, где у нас закон о клевете в печати, но клевета вот она, налицо.
— Правда, что он плохо с ней обращался?
— Это всем известно. Бэрри говорил людям: «Вы знаете мою жену, брошенку Янка Лукаса?»
— Сволочь, — сказал Янк.
— Да, конечно, но я уже пыталась вам внушить, что вы наделали здесь бед.
— А теперь внушаете, будто я убил ее. Да?
— Если бы я так думала, я бы не говорила с вами сейчас.
— Как знать, — сказал он.
— У меня была смутная надежда, что вернетесь вы в Нью-Йорк и у вас с Зеной все наладится, а нет, так она хотя бы всыплет вам как следует. Или то, или другое.
— Я собирался приехать послезавтра, — сказал он.
— Завтра похороны. Завтра не надо вам приезжать, — сказала она. — Траурная служба в церкви на Мэдисон-авеню. Для вас это может кончиться неприятностью.
— Я не собирался там быть, но теперь, кажется, надо, — сказал он.
— Зачем? Подтвердить свое мужество? А если кто-нибудь устроит скандал, захочет дать вам по физиономии, чем это поможет Зене? Окажите ей хотя бы минимум уважения. Там будут все театральные знаменитости. Дайте вы ей удалиться со сцены с достоинством.
— С достоинством? Хорошо. Значит, мы увидимся только послезавтра?
— Да. И я закажу вам номер где-нибудь — в отеле «Пьер» или в «Сент-Реджисе». Останавливаться в «Алгонкуине» не надо.
— Вы не хотите, чтобы я остановился в «Алгонкуине»? Ладно.
— А в Калифорнию могу вас отправить на следующий же день.
— Так вы советуете?
— Да. Там… ну, там — это не здесь.
— Я пробуду в Голливуде не больше недели.
— Как хотите. Но может, вам захочется пожить там подольше. По словам одного моего знакомого, женское население в Голливуде гораздо гуще. И он же говорил, будто товарооборот там происходит быстрее, но я так и не поняла, что это значит.
— Если выясню, то растолкую вам, — сказал он.
— Знаете, Янк, на мою долю много пришлось всякого. Кончали с собой. Одного убили. А уж сколько разводов и всего прочего, одному Богу известно. Куда бы ни склонялись мои симпатии, для своего клиента я всегда стараюсь сделать все, что могу. Иначе я не брала бы с него денег.
— Так я и думал, — сказал он. — А куда склоняются ваши симпатии, мне известно.
— Вот как? На сей раз я сама ни в чем не уверена. Если заглядывать вперед, то есть в конечном счете.
— Ну что ж, надеюсь, в конечном счете мы с вами окажемся на одной стороне, на той, на какой нужно и в нужное время.
На этом их разговор закончился. И тут же, собственно, закончилось его пребывание в Вермонте.
— Послезавтра я уезжаю, миссис Фелпс, — сказал он.
— Совсем? — сказала она.
— Да.
Она кивнула.
— Конечно, здесь вас теперь ничто не держит, — сказала она.
— Не сердитесь на меня за мою вольность насчет мистера Эттербери, — сказал он.
— Насколько я могу судить, мистер Лукас, вам трудно понять, почему это меня обидело.
— Скажите, почему?
— Скажу-то я охотно, да вряд ли у вас что-нибудь прояснится. Понимаете, мистер Лукас, мои воспоминания — они мои. Вот как игрушки у ребенка. А ребенку понравится, когда он придет домой и увидит, что в них играют двое посторонних?
— Посторонние — это мы с Хелен Макдауэлл? — сказал Янк. — Что же, понимаю.
