Покончив со всеми этими «пустяками и формальностями», маршал в быстром темпе перешел к делу. Постукивая карандашом по списку лидеров и авторитетных людей из различных родов и кланов, Дж. Дж. стал расспрашивать, кто есть кто и кого для какой должности Стилгар мог бы рекомендовать. Стратег, собираясь с мыслями, начал осторожно отвечать, и тут поймал восторженный взгляд Нияза. Мальчишка смотрел на родителя в полном восхищении – еще бы, его родной отец вместе с самым страшным воином мира, вышедшим из преисподней, решает судьбы главных людей планеты!
Вскоре появилась Алия, и разговор принял другое направление – компания с живостью принялась обсуждать подробности назначенной на завтра церемонии официального прибытия Алии в Хайдарабад, подписания договора и последующих торжеств. Они говорят о построении гвардии, о банкете, даже о цвете платья госпожи президента, а в это время Фейд Харконнен в Отмельском ущелье, втиснувшись лицом в резину дальномера, хищным взором пожирает императорский дворец и почти слышит тот звук, с которым всадит кинжал в глотку ныне еще живому и царствующему Полу Атридесу.
На следующий день ворота Хайдарабада распахнулись, и на вычищенный камень главной улицы, в белом, до пят, одеянии, вступила Алия. Вступила одна, без всякого сопровождения – вся ее армия стояла в ста шагах за спиной новой властительницы Дюны. Навстречу ей, тоже один, вышел Стилгар и величественно поклонился, затем одну руку приложил к груди, а вторую простер куда-то неопределенно к центру города. Тут-то и грянуло. Заревела, загомонила толпа, разделенная надвое цепочками стражи, в воздух поднялись тысячи рук, задудели дудки, загремели бубны… всего и не различишь. Вслед за Алией в Хайдарабад вошла гвардия, за ней – депутация старейшин, а дальше толпа вдруг начала затихать и очень скоро замолчала совсем – странным, затаенным молчанием, и даже слегка подалась назад и в стороны.
По пустому проходу, заложив руки за спину, неторопливо шел Кромвель. Он равнодушно посматривал перед собой и вокруг, было ясно, что мысли его витают где-то далеко, и все происходящее занимает маршала в чрезвычайно малой степени. Но люди, глазевшие на него отовсюду, видели совсем иное. Перед ними был сам дьявол, воскресший Тамерлан, показавший нации, рожденной и жившей для войны, что она ничего о войне не знает. Этот высокий седой старик был некой страшной силой, сокрушившей непобедимого Муад’Диба и опрокинувшей весь известный этим людям мир. Теперь этот демон проходил от них в пяти шагах, они смотрели, не могли насмотреться, и в их головах уже клубились фантастические подробности будущих легенд.
После кошмарной хорремшахской бойни, перешедшей потом в столь же кошмарную резню, в Арракин с Муад’Дибом вернулось не более двадцати тысяч человек – покалеченных, оглушенных и полностью деморализованных. Раскаленные ветра Хорремшаха без остатка развеяли боевой дух. Все понимали, что Муад’Диб из благословения превратился в проклятие. До нас не дошло упоминаний или слухов об антиимператорском заговоре в среде высшего офицерства, но всякое управление было утеряно, войска больше никому и ничему не подчинялись. Страх и смятение рождали невероятные идеи – сдаться на милость Алии, обратиться к посредничеству Гильдии, и так далее. Сам Муад’Диб пребывал в таком состоянии, что ближайшее окружение даже не решалось показать его командирам.
Самое смешное, однако, заключалось в том, что положение вовсе не было таким уж безнадежным. Арракин, защищенный кольцевой цепью гор, оставался городом, практически нетронутым войной. Система противовоздушной обороны, которой справедливо опасался Кромвель, сохраняла боеспособность буквально до последнего часа. Провианта, боеприпасов и ГСМ защитникам столицы хватило бы как минимум на год самой отчаянной осады, то же относится к госпиталям, лекарствам и прочему. Более того. Еще три дня после Хорремшаха оставалась открытой дорога на Хайдарабад, на которой вообще не было никаких войск.
У Атридеса были все возможности, дав войскам несколько дней на отдых, пополнение и переформирование, нанести ответный удар через никем не занятый Панджшер. Кромвелевские армии, в полном беспорядке раскиданные по пустыне – без припасов, зачастую без патронов, без поддержки с воздуха, – эти армии представляли собой легкую добычу, и будь на месте Муад’Диба все тот же Дж. Дж., он не упустил бы подобного шанса и сравнял счет.
Этот стиль мышления и сыграл с маршалом скверную шутку. Не в силах представить себе, как можно все бросить и не воспользоваться преимуществами такой великолепной позиции, как Арракин и Панджшер, Кромвель принял коматозное состояние Муад’Диба за некое изощренное коварство, а развал армии северян – за военную хитрость. После Хорремшаха маршал мог войти в Арракин в сопровождении одного ординарца и спокойно забрать все, что там было, включая императора – но Кромвелю это просто не пришло в голову, и война продолжалась, хотя противника как такового уже не существовало.
После битвы на всем пространстве пустыни творилось нечто невообразимое; не будет большим преувеличением сказать, что в образовавшемся хаосе вообще было непросто разобрать, кто же победил. Множество подразделений в трехсуточной горячке боя оказалось бог знает где без горючего, провианта, воды, и, что хуже всего, без связи. Войска Фейда-Рауты, прорвавшиеся на северо-запад, застряли в ущельях Хасан-Дага и, несмотря на свирепые приказы Кромвеля, никак не могли повернуть на восток, к Арракину; авиация, спалив в воздухе основные, резервные и аварийные запасы горючего и расстреляв «до железки» боеприпасы, временно перестала существовать как род войск, будучи в полном беспорядке рассеяна по периметру и самим полям сражений.
Кромвель сутки отсидел в операторской, не снимая наушников, и пытаясь даже не столько навести порядок, сколько понять положение вещей – кто, где и как, и еще сутки мотался на гравицикле по оказавшимся в отрыве от основных сил частям. Лишь через два дня в армии началось какое-то согласованное движение – убитых и раненых повезли на юг, топливо, запчасти и боеприпасы – на север, а поредевшие разрозненные войска потянулись туда, куда их направляли приказы.
Двадцать пятого августа командиры собрались на совещание в самом Хорремшахе, в неказистой залатанной палатке, где и находилась ставка главнокомандующего. Стали выясняться интересные вещи. Муад’Диб со своей гвардией – не то десять, не то двадцать тысяч человек – сумел-таки вырваться из огненного кольца, и, поднявшись по Панджшерскому ущелью, ушел в защищенный горами Арракин, где и засел с неясными пока намерениями. Зато Беназиз аль-Рахим, фанатичный глава фрименской диаспоры на Караим-Тетра, попал в плен со всей своей четырехтысячной группировкой. Его краткие теледебаты с Кромвелем впоследствии имел удовольствие наблюдать весь мир.
– Чего ты хочешь, Серебряный? – с достоинством спросил Беназиз – видимо, он надеялся, что Кромвель собирается как-то его использовать для переговоров с фрименскими общинами за пределами Дюны. – Мы в твоих руках.
– Как чего? – наивно удивился маршал. – Того же, чего и вы. Вы ведь пришли сюда умереть за Муад’Диба?
– Мы пришли сюда сражаться за Муад’Диба, – с гордым спокойствием отвечал Беназиз.
– Нет-нет-нет, – радостно воскликнул Кромвель и даже с отеческим добродушием погрозил собеседнику пальцем. – Ты просто позабыл. Дайте запись.
