— Господа, господа! — обратился он к собранию. — У меня есть к вам предложение обсудить, взвесить все за и против, главное, не спешить, у нас есть еще время, думается, с полгода, и собраться здесь же где-то через месяц с уже готовыми предложениями. За месяц страсти поулягутся даже в самых буйных головах. Кандидат — это всего лишь кандидат, никто не исключает возможности его замены, тем более, что уже существует фигура известного вам генерала, она тоже обсуждалась, но пока была отставлена. А сейчас прошу меня простить, мне необходимо срочно встретиться еще с одним человеком, от которого будет многое зависеть в разрешении нашего вопроса.
— Нет, нет, — чуть ли не одновременно вскочили братья-банкиры, вне этих стен усиленно создающие себе имидж единственных покровителей православной церкви, — расходиться преждевременно! Пусть себе уважаемый Михаил Львович идет по своим важным встречам, а нам-таки следует остаться и все хорошенько взвесить. Встретиться через месяц, конечно же, можно и даже нужно, но и сегодняшнее обсуждение по горячим следам будет далеко не лишним! Да и многое прояснить необходимо, у меня лично в голове полная каша: какие преемники, когда существует конституция? Как это можно провести, не нарушая даже наших кондовых законов? — развел руками старший из братьев.
— Конституция — не помеха, скорее, даже наоборот, — не вставая, пустился в рассуждения мэр, по его озабоченному и слегка рассеянному виду можно было предположить, что он и сам бы был не против примерить на себя тогу преемника, — главное, безболезненно довести кандидата до премьерского кресла. Именно премьер, в случае недееспособности Гаранта, принимает на себя высшую власть в стране. Здесь все ясно. Конечно, следует отпустить нашего досточтимого вестника богов, а самим, у кого есть такое желание, поговорить. Наши братья-христиане правы, — не без издевки продолжил он, — дома мы замкнемся в своих переживаниях и ничего путного, кроме затяжного стресса, не получим. Сам с собой много не обсудишь, а делиться подобного рода информацией лично я ни с кем не собираюсь, да и вам, господа, не советую. Время-то еще есть, кто спорит, главное, его правильно использовать. Можно, безусловно, зациклиться на предложенной кандидатуре, можно и другую поискать, не такую мутную, возможно, и из нашей среды. На Царя и его семейку, хвала всевышнему, имеют влияние немало людей. Одним словом, есть о чем подумать!
— Ну, если из нашей среды, — давясь смехом, подал голос Хадера, — то моя кандидатура должна быть первой, раз уже я сделал первый, пусть и не совсем добровольный взнос!
Народ, обрадовавшись поводу, принялся зубоскалить, подначивать молодого коллегу, да и не только его одного. Многие поднялись с мест, чтобы попрощаться с Амроцким, иные тихо, по-английски, поспешили улизнуть под общий шумок от греха подальше. Эти, всегда молчаливые и тихие, неистово исповедовали древнейшую истину: меньше знаешь — крепче спишь!
Подошел к Амроцкому и Хадера.
— Михаил, ты действительно не обижайся на меня. Хрен его знает, что нашло, не мне тебе говорить, как я ненавижу всю эту лубянскую шарагу! А здесь какого-то майоришку — и в приемники! Охренеть! Вот и клинануло…
— Да я, собственно, и не обижался, если только самую малость, и то больше не за себя, а за тебя. Мы же не чужие люди, и сделал я для тебя добра вагон и маленькую тележку, а ты, где можешь, всюду мне гадишь. Хочешь повоевать, давай повоюем, только не здесь и не сейчас. Ты уж прости, некогда, я действительно спешу, другим разом договорим, — он, не подав руки, повернулся и, набирая скорость, засеменил своей слегка кособокой походкой к выходу. Чуть-чуть не дойдя до распахнутой для него лакеями двери, Михаил Львович остановился, круто повернулся и неожиданно буквально сгреб в объятья совершенно обалдевшего Хадеру.
— Мой тебе совет, Миша — зашептал он ему прямо в ухо, — меньше вякай и про майора, он, кстати, подполковник, и про свое желание стать преемником! Будь хитрее, вроде нашего мэра, начинай делать все издалека и меня слушай. А то и миллиарды твои не спасут, — и громко для всех добавил: — Я рад господа, что наш юный друг прозрел, а всякий зрячий осилит свой путь. До скорого свидания!
18.
Пужин был человеком системы и долгое время не сопротивлялся этому. Первый внутренний бунт против ее засилья произошел в нем относительно недавно, когда ему, как и тысячам других офицеров, ненавязчиво предложили попытать счастья в гражданской жизни. Нет, его никто не выгонял, но и особо не удерживал в родной конторе. Система рушилась, и с циничной откровенностью обнажалась её омерзительная сущность. И в один прекрасный день он собственным загривком почувствовал леденящее безразличие своего всесильного ведомства. Просто в одночасье, когда ему было как никогда трудно, он своей шкурой, всем естеством ощутил бездну своего одиночества и незащищенности. Понапрасну он ожидал помощи друзей и сослуживцев, впустую обрывал телефоны своих некогда чутких и справедливых начальников, но холодная невидимая стена отгородила его от них. Осторожно и неумело, как безногий ходить на протезах, он учился жить без служебной ксивы и подпорок грозного ведомства.
С трудом, но жизнь постепенно обретала новые, не менее привлекательные, чем в прошлом, очертания. К одному было сложно привыкнуть — то, что он делал сейчас, сильно рознилось с тем, чем приходилось заниматься в прошлом. Все было скорее наоборот, оказывается, своим рвением по службе он не укреплял основы своей Родины, как это ежедневно ему внушалось, а, наоборот, разрушал их и, служа народу, делал этот народ одним из самых несчастных и самых бесправных мире. Новая работа ему нравилась и забирала всего целиком без остатка. Да, скорее, это была даже не работа, а некая новая, неведомая и пьянящая своей свободой жизнь, жизнь, которой он не знал и которой втайне побаивался, очутившись за высоким забором внутренних запретов и ограничений. Только сейчас открылись его недюжинные организаторские способности, пригодилась феноменальная память и старые проверенные связи за рубежом. Он быстро, даже по новым меркам, делал карьеру, и ему это откровенно нравилось. Как только у Николая Николаевича появился свой собственный кабинет в историческом доме Ульянограда, а служебный телефон стал отвечать поставленным и вежливым голосом опытной и всезнающей секретарши, тут же, словно гномы из-под земли, возникли бывшие сослуживцы, коллеги, полинявшие и готовящиеся к выходу на пенсию начальники. И он, не помня обиды, всех их принимал, чем мог, помогал, куда-то пристраивал, кому-то рекомендовал, ничего не требуя взамен. Так постепенно складывался круг обязанных ему людей. Беда пришла неожиданно, как сама демократия, грянули выборы, и по воле его милости Народа, а также благодаря излишней самонадеянности мэра, свято верившего во всенародную к нему любовь, победил один из лучших его, мэра, друзей, который по замыслу хитромудрых политтехнологов обязан был прикрывать шефовы тылы.
Еще раз убедившись, что подлость, она и при демократах остается подлостью, Пужин двинулся дальше по руслу своей извилистой жизни. Однако новые мытарства ни в какие сравнения не шли с мытарствами прошлыми. Отказавшись от иудиного предложения бывшего коллеги остаться на своем хлебном месте и служить теперь уже ему, новому мэру, Николай Николаевич попытался заняться чистым бизнесом, но, не имея к этому ни склонности, ни особого таланта, вскорости загрустил. И опять подвернулся счастливый случай. Ему всегда везло на эти случаи! Совершенно случайно он столкнулся, что называется, нос к носу со своим бывшим университетским однокашником, а ныне одним из отцов новой экономики, всесильным москвичом Голом Владленовичем.
