Генерал был верующий. Он веровал во Христа. Вместе с тем он верил и в тайные силы. Каша, однако, у него была в голове. Меня он подцепил на политическом форуме — я потащилась туда, чтобы поглядеть на то, как месят тесто времени люди, мнящие себя повелителями других людей. И он пристально поглядел на меня через весь гудящий, как улей, зал, через ряды амфитеатра. И он сделал мне, сидящей в кресле с блокнотом и ручкой в руках, знак: подойдите. И я встала и подошла.
«Вы писатель? — спросил он резко, как отрубил. — Журналист?»
«Нет, — сказала я, прямо глядя ему в серые холодные глаза. — Я не люблю литературу. Я астролог. Я раздумываю о судьбах людей».
Зачем я так сказала? Я не знала тогда, что это правда, но ведь это и было последней правдой. Генерал склонил голову набок, будто он был большая птица, и угол его рта дернулся нервно.
«Вы странная, вы непонятная, — его слова рубили воздух. — Вы посланы мне кстати. Может быть, вы даже нужны мне. Вы свободны после заседанья?»
Он говорил быстро, я быстро отвечала.
«У меня нет никаких срочных дел».
«Тогда поедемте со мной. У меня умерла жена. Похороны завтра. Я ее очень любил. Я хочу, чтобы вы побыли со мной в эту ночь. Не бойтесь, я вас не съем. Все странно, да?..»
«Стремительно, — выдавила я. — Я еду с вами».
Тогда мы приехали на его роскошной машине в его похожий на башню особняк — генерал сам вел машину, не его шофер, а я думала, у такого генерала должен быть свой, личный шофер, — гнал, как безумный, по ночной Москве, — сбросили пальто, прошли в гостиную, и я увидела — на столе стоит букет ярко-алых тюльпанов. Снаружи мела метель, а красные тюльпаны стояли на столе. И где-то в недрах огромного генеральского особняка лежала мертвая женщина, жена этого высокого, худого, желчного человека с пронзительными серыми глазами, так и пожирающими меня. Зачем он меня привез сюда?.. Чем я могу ему помочь?..
— Вы красивая и странная, — сказал генерал, вытаскивая из шкафа бутылку коньяка. — Вы словно светитесь. Вы обладаете силой, да?..
— Я не буду коньяк, — сказала я ему тихо. — Зачем мне пить?.. Вы думаете, я приехала сюда для того, чтобы посмотреть, как живет знаменитый генерал, и каково ему после смерти жены, одному, у себя дома?.. Вы один здесь, в особняке?
— Один. — Он наклонил голову. Упрямо разлил по рюмкам коньяк. — Дети у нас взрослые, живут одни. Мы жили с женой одни. Она не любила этот особняк. Она жаловалась мне: я в нем пропадаю.
Он взял рюмку и пригубил. Посмотрел на просвет. Сдвинул брови. Выпил до дна.
— Я вспомнил, как я вез вас в машине. Как вы согласились поехать сюда. Я кажусь вам сумасшедшим?..
— Не слишком. Я сама такая сумасшедшая. Я тоже помню, как мы ехали. Я сбоку смотрела на вас.
— Ну?.. И что же рассмотрели?..
— Что вы ждете не дождетесь, когда мы с вами приедем сюда, выпьем коньяка и вы обнимете и поцелуете меня — при мертвой жене, лежащей где-то здесь, рядом, за стеной.
Он вскинулся. Бросил рюмку через плечо. Рюмка разбилась. У него лицо искривилось, будто оно было стеклянное, а в стекло попал камень.
— Вы все чувствуете верно. Я именно этого и хотел. И знаете почему?..
— Потому что вы хотите утешенья. Вы потрясены смертью. И вы хотите забыться. Победить ее. Победить смерть. Вы очень любили свою жену?
Он, наступая на осколки, — они захрустели под его ногами, — подошел ко мне. Взял меня руками за плечи. Я не отстранилась.
— Любил. — Голос его глухо ударил над моей головой, как колокол в полях. — Я любил ее. Но я вас привез не потому, что вы лекарство, и я вас выпью. А потому, что вы — это вы. А я?.. — Он наклонился, и близко я увидела его пронзительные глаза. — Ведь вы поехали со мной потому, что…
— …да, я тоже хотела обнять вас за шею. И поцеловать…
— …по-матерински?..
— Нет. Я женщина. И я хочу быть с вами женщиной. Да, я не лекарство. Вы правы.
Он стиснул меня в объятьях. От его генеральской формы пахло дорогим одеколоном. Я отодвинула от него лицо. Я сказала ему глазами: погодите, торопыга. Он понял и выпустил меня.
— Вы думаете, мы совершаем святотатство, здесь, у гроба, при покойнице?..
— Мне кажется, она будет видеть все это. Душа, говорят, девять дней пребывает вместе с любимыми людьми. Сорок дней — витает над местом, где жил человек. А потом улетает.
Я отошла к столу. Я тяжело дышала.
— Какая вы умная, — сказал генерал. У него покраснели скулы. — Выпьем? — Он придвинул другую рюмку взамен разбитой, снова налил коньяк, пронзительно, быстро глянул на меня. — Почему вы не пьете?
Я взяла рюмку в руки осторожно, как маленькую змейку.
— А вы… Почему вы воюете? Скажите, почему воюют мужчины? Почему они развязывают войну? И убивают друг друга?
— Вы думаете, женщины не развязывают войны?
— Не отвечайте, пожалуйста, вопросом на вопрос.
Мы стояли друг против друга с рюмками, и в рюмках, как коричневая кровь, переливался коньяк.
Генерал ткнул рюмкой в мою рюмку.
— За вас. За то, чтобы вы никогда не умерли на войне. — Он пил медленно, бесконечно, я смотрела, как запрокидывается его бритый подбородок. Наконец он оторвался от рюмки, как младенец — от титьки матери. — Я отвечаю вам. Мужчины воюют потому, что Бог хочет убрать с лица земли лишних людей.
— Не врите мне в лицо так нагло. — Я пригубила коньяк. Он оказался очень хорошим, мягким, как масло. — Лишних людей не бывает. Бывают только безумцы, которые хотят смерти себе и людям своей страны. Разве не так?
Он посмотрел на меня маслеными, как его коньяк, глазами. Он уже начинал пьянеть.
— Разумеется, не так. У всех войн гораздо более веские причины.
— Значит, это деньги?
— Деньги-и-и-и… м-м-м-м…
Он протянул руку к бутылке. Я положила пальцы на его руку.
— Больше не пейте. Если вы хотите…
Он не дал мне договорить. Сжал большими руками мои плечи.
Его губы были жесткими, как доски, а зубы жестокими, как металл. Я будто с черепом целовалась, а не с живым человеком.
«Да он же мертвый, — подумала я, — он же на самом деле мертвый, а не живой. И он страстно, невероятно хочет жить! И не может».
Мне стало немного страшно. Чуть-чуть.
— Я ничего не хочу. Война! — крикнул он дико, и глаза его налились кровью. — Война! Мерзкая! Чертова! Завтра я снова полечу туда.
— Для того, чтобы снова погубить сотни людей? Ваших солдат? И солдат противника?
— Ты! — Он больно вцепился мне в плечи. — Ты, девчонка! Что ты понимаешь в войне! В войнах! Вообще в мужском деле! Война… — Он втягивал воздух с шумом, как насос. — Война — это не бабье дело! Все! Не спрашивай меня об этом больше. Баста! Я хочу…
