— Да, мой ярл! Вчера еще двух поймали.
— Повесили?
— Отрубили головы.
Положив руку на плечо Снорри, Хельги улыбнулся:
— Хочется верить, что оставшиеся соглядатаи все ж таки успели доложить императору о том, что наши ждут подкрепления. Я имею в виду Дирмунда.
— Да, но у него не так много ладей. В основном конница и пешие вои. И они будут идти долго.
— Вот именно. — Ярл посмотрел в подернувшееся вечерней дымкой небо. — А мы явимся уже утром.
Лашка, в числе других погибших, с почестями похоронили на крутом берегу Мисемврии — так называлась местность, идущая от самых границ империи. Свет погребальных костров, пугая окрестных пастухов и крестьян, рассеял глухую синеву ночи, и сотни молодых глоток затянули погребальную песню.
— Я отомщу за тебя, Лашк, — устремив глаза в небо, упрямо шептал Дивьян. — Отомщу, и душа твоя будет довольна в том, лучшем, мире… Впрочем, она, наверное, и так довольна — ведь ты погиб как воин.
А утром уцелевшие от разгрома ладьи, подняв паруса, пошли к Царьграду.
— Это уже Дирмунд! — обрадованно воскликнул Хаскульд, оглядываясь на новгородского воеводу.
— Нет, князь, — покачал головою тот. — Это возвращается с уцелевшими кораблями мой господин Хельги.
— Всего лишь? Но что нам толку в этом его уходе-приходе, не ведаешь ли?
— Нет, княже.
— Вот и я не ведаю.
Михаил, базилевс-император ромеев, с толпою придворных и военачальников поднялся на стены. Собравшаяся внизу толпа — жалкие пигмеи, охлос, годный лишь на то, чтобы орать на ипподроме, развратничать да устраивать заговоры, — бурно приветствовала базилевса. Совсем молод был император, и седина не успела появиться ни в черных как смоль волосах, ни в бородке, аккуратно причесанной придворным брадобреем. Другое дело — Фотий, патриарх, поставленный во главе Церкви по настоянию базилевса в пику прежнему патриарху — Игнатию. Седовласый, седобородый, солидный и — самое главное — послушный, — Фотий ни в чем не прекословил императору, впрочем, как и весь синклит… До поры до времени. Так и ждут своего часа, твари, думал Михаил. Один верный человек был когда-то — Константин Дрез, командующий имперскими катафрактариями, верный, хоть и иконоборец, да и тот убит по его же, императорскому, приказу. Говорят, синклитика Дреза подозревали в связях с павликианами, отрицающими единосущность Христа, да и не только в этом. Значит, не так уж был верен. Значит — поделом. Так же бы поступить и с бывшим патриархом Игнатием, и с этим выскочкой Македонцем… Вот уж — волк, рядящийся овцою! А Игнатий его всегда поддерживал и поддерживает. Одна надежда — на личную охрану — на варангов и русов, их начальник, кажется, верен… но слишком нравится императрице. Вон, стоит скромненько, с волосами как белоснежный лен, — красив, ничего не скажешь.
— Фриддлейв, — базилевс обернулся к варангу, — надежны ли наши полки?
— Наши — надежны, — коверкая слова — так и не научился правильно выговаривать, за столько-то лет! — поклонился начальник дворцовой стражи. Нехорошо поклонился, небрежно, словно бы одолжение сделал. Гордый, как все варанги… Интересно, а был бы у него на родине такой шикарный дом с бассейном и садом, вилла, рабы, прислуга, было бы столько молодых и красивых наложниц? Михаил усмехнулся — вряд ли…
— Императрица желает видеть тебя за обедом.
— Слово императрицы — закон для меня, — снова поклонился варанг. — Как и твое слово, повелитель!
— Что там за паруса на горизонте? — озабоченно спросил император. — Неужели это тот самый флот варварского князя Дира, о котором предупреждали соглядатаи? Может быть, стоит с ними помириться… если назначенный выкуп не будет слишком большим.
— О, вот поистине слова мудрейшего! — хором подхватили придворные. Естественно, синклит такой войны не хотел. Одно дело — самим наносить удары где-нибудь в Малой Азии, Эпире, Африке, и совсем другое — видеть под своими стенами этих гнусных варваров — русов. Беспокоиться о фемах, о зависимых крестьянах, о виллах… Нет, варвары сильны — тем более к ним пришло подкрепление — пожалуй, лучше откупиться, как уже не раз бывало.
— Большую часть выкупа можно возложить на плечи сирийских купцов, — промурлыкал кто-то из синклита. Ну, конечно, — Никодим Иллирик, у кого еще такой мерзкий голос?
— Да-да, на сирийцев, — поддержали его остальные, правда, не все.
— Почему именно на сирийцев? — удивился базилевс.
— Потому что их слишком много!
— Так ведь и армян не меньше, и фракийцев, и анатолийцев, и евреев!
— Базилевс, сирийцы богаче!
— Ага, богаче! Просто они Никодиму дорожку перебежали со своей торговлишкой!
— Постыдился бы говорить такое при базилевсе, пес!
— Кто пес? Я пес?
— Цыц! — Император оглянулся на Фриддлейва, и тот еле заметно кивнул. Его воины, как всегда, были готовы разнять любую свару. Что-то вспомнив, базилевс жестом руки отослал в сторону членов синклита и подозвал Фотия:
— Отче, наши враги опять клевещут на нашего друга Льва, прозванного Математиком.
— Не может быть! — возмутился патриарх. — Только вчера я имел с ним беседу в Магнавре! Это очень удачная мысль, великий базилевс, — разместить университет во дворце. Теперь все умнейшие юноши империи стремятся попасть сюда, и ты сам знаешь, что не последняя роль в этом принадлежит нашему другу Льву.
— Я-то знаю, — кивнул Михаил. — Но ведь клевещут монахи. Обвиняют Математика в чародействе, язычестве, еще черт знает в чем!
— Не верь ни одному их слову, базилевс! — неожиданно твердо заявил Фотий. — Тебе ль не знать Математика?
— Да, я знаю… Говорят, он когда-то был другом опального Константина Дреза?
— Базилевс, о Дрезе уже никто давно не вспоминает, а что касается доносов…
Они вдвоем — молодой император Михаил Исавр и патриарх Фотий — медленно спускались по узкой лестнице, беседуя о важных, как им казалось, вещах: о философии, об университете, о стихах Касии… Фотий даже прочел несколько строк в защиту Льва Математика:
Дари любовь любящему другу,
Но не дари напрасно любви неучу…
Стремись ты к другу умному,
Как к золота мошне,
От глупого ж, напротив, беги, как от змеи!
— Но не дари напрасно любви неучу, — усмехнувшись, император повторил понравившуюся строчку. — Интересно, кто этот неуч, кому я напрасно дарю любовь? Наверное — Фриддлейв. — Базилевс улыбнулся, искоса взглянув на почтительно идущего в отдалении молодого варанга в блестящем полированном панцире.
Фриддлейв не понимал стихов, которые читал Фотий, хотя отчетливо слышал каждое слово. Он не понимал и базилевса, император казался ему слишком мягким, податливым, словно воск, погруженным в какие-то скучные размышления, в науку — ну, разве таким должен быть повелитель? Нет! Грозным, любящим кровь и войну, стремительным и дерзким, таким как… Македонец! Именно Македонцу, замыслившему отнять у Михаила Исавра трон, с недавних пор искренне служил Фриддлейв, сын Свейна Копителя Коров. И служил не из-за денег. Впрочем, их он тоже любил.
