— К счастью, есть вы.
Джимми пожал плечами. Ирвин и сам прекрасно понимал всю подоплеку. Епископ Гивенс, напичкав ученика собственными толкованиями, думал только о том, как бы протащить в Ватикан свою теологию святого Павла. Наставник рассчитывал с его помощью доказать свою теорию о мысли, способной воздействовать на материю, диетолог уповал на него как на рекламу разработанного им режима питания, генерал и лингвист исподволь превращали его в двойного агента, Бадди Купперман видел в нем героя будущей культовой книги, а президент Нелкотт хотел, чтобы из его уст звучал голос Америки. Ирвин же прежде всего надеялся, что его коллег во всем мире вдохновит в их дальнейших исследованиях существование взрослого клона без малейшего изъяна. Так бывает всегда: каждый преследовал свой интерес в достижении цели, которая была лишь предлогом.
— Можно? — спросил Джимми, поднимая руки.
Ирвин наклонил голову. Когда ладони легли на его виски, он ощутил холод, ледяные мурашки побежали во все стороны. Он закрыл глаза. Тотчас же крошечные эскимосы целым отрядом ловко и дружно, как по команде, спустились по его волосам, забрались в слуховой канал и принялись долбить ледорубами складки мозга. Видение было цветное, яркое, забавное. Мультфильм — это само собой всплыло в памяти для передачи ощущений, чтобы помочь процессу. Страшно не было; легчайший иней унимал давящую боль под черепом. Полярный десант между тем принялся за опухоль и споро обстругивал ее, как картофелину, только очистки летели, скручиваясь спиральками. Скоро от нее осталась только кучка стружек, и малютки-эскимосы вымели ее, насвистывая «А жизнь идет», навязчивую песенку, которую его жена в свое время выбрала музыкальным сопровождением и для их свадьбы, и для собственных похорон.
Ирвин пришел в себя, когда руки Джимми ухватили его за плечи, чтобы не дать упасть. Он выпрямился, проморгался. Ему было хорошо, божественно хорошо. В горле чуть-чуть пересохло, оно и понятно: из-за опилок. Ирвин улыбнулся. За годы в медицине ему не раз приходилось убеждаться в действенности эффекта плацебо: он просто решил, что выздоровел.
Джимми утер лоб рукавом хитона. Пот тек с него градом. Было уже по-осеннему прохладно, но он взмок, как под солнцем Палестины.
— Крепко вас прихватило, — только и сказал он, переводя дыхание.
— Простите, мне жаль, я не должен был просить вас об этом. Но мне лучше. Правда, намного лучше.
Джимми опустил руки в озеро, зачерпнул воды и умыл лицо.
— Мне пора возвращаться.
— Да-да, конечно, — засуетился Ирвин, ощущая колоссальную энергию, которая разливалась от головы по всему телу. — Отдохните, я буду грести.
— Да нет, все нормально, не беспокойтесь. Я пешком.
Остановить его Ирвин не успел: Джимми встал, точно лунатик, во весь рост посередине лодки и спокойно шагнул в темную воду. Ирвин увидел, остолбенев, как он ушел «солдатиком» с головой, через мгновение вынырнул и громко расхохотался.
— А вы и поверили?
Ирвин опустил глаза, не зная, куда деваться. Ему было особенно стыдно оттого, что в первый момент, когда Джимми ушел под воду, он ощутил разочарование.
~~~
Я не узнаю себя. И дело даже не во внешности, не в знаниях, которые они мне дали, не в ответственности. Я отказался от всего, что любил, день за днем я отмывался от личности и памяти Джимми Вуда, чтобы вернуться к первоисточнику, дать зазвучать голосу крови… Но ни воздержание, ни пост, ни психотерапия с гипнозом ровным счетом ничего из меня не извлекли — или от меня что-то скрывают. Ничего из прежней жизни не всплыло, и ничего нового я не испытываю, кроме разве что смятения, растерянности, ощущения, что я все время меняюсь.
Когда я слушаю епископа Гивенса — чувствую себя Сыном Божьим. С раввином Ходоровичем я всей душой еврей и не Бог, а всего лишь пророк. А когда генерал Крейг приобщает меня к Корану, я становлюсь мусульманином — в общем, как хамелеон, меняю цвет в зависимости от того, на какой ветке сижу. Сам уже не знаю, кто я, — или, вернее сказать, во мне живут сразу трое. Моя собственная Троица: я воплощаю одновременно законного сына, бастарда и приемыша. Люблю одинаково тех, кто предъявляет на меня права, кто отвергает меня и кто терпит. Принимаю поочередно сторону христианства, иудаизма и ислама; вникаю в их логику, чтобы признать правоту всех трех. Что же, это и есть истинная любовь? Бесхарактерность, неспособность выбрать? Я смирился, куда денешься. Все лучше, чем числить себя воплощением дьявола. Хоть в этом Ирвин меня убедил.
Но к ночи, когда я остаюсь один в сосновых стенах своей мансарды, я уже не знаю, кому молиться, и не могу понять, откуда я вообще происхожу. От Аллаха, от Яхве или от людей; от Закона, от Провидения или от лабораторной случайности. Никакое озарение не снизошло на меня; все, что я знаю о себе, — из толкования текстов.
Для его преосвященства Иисус — первенец Нового Творения, тот, кто показал людям, как освободиться от того, что препятствует их развитию: страха смерти, эгоизма и оков материи.
— Он никогда не говорил, что нужно вернуться к изначальному целому, Джимми, наоборот: мы должны идти дальше, исполняя вслед за Ним промысел Отца Его. Совершенство — оно не в прошлом, и святой Павел это подтверждает, оно у нас впереди, если мы воплотим Господа, дабы, подобно Ему, воскреснуть.
В общем, из-за распрей между богословами и ошибок в переводе, извративших смысл послания, заключенного в Евангелиях, Иисус, как выходит со слов епископа Белого дома, завалил письменный экзамен, и моя задача — успешно сдать устную переэкзаменовку. Я должен разрушить догмы и хорошенько встряхнуть планету, но на сей раз благодаря прямому эфиру, поддержке СМИ и его личному контролю мое слово дойдет до каждого, не будучи искажено третьими лицами.
Когда я перехожу в руки раввина Ходоровича — перестаю быть Богом, но это то еще утешение. Для него я подобие Голема, глиняного робота с человеческим обликом, которого создали раввины Каббалы благодаря комбинации магических букв — вроде этих самых ТАГЦ, заложенных в меня при рождении.
— На лбу его было начертано эмет, истина, — вещает лингвист. — Но Голем стер первую букву, алеф, дабы показать, что только Бог есть истина. Осталось мет, «он мертв», — и Голем умер.
И как прикажете это воспринимать? Я не знаю. К чему меня призывают — покончить с собой или уважать истину? Шесть дней Ход вдалбливал мне «Сефер Йецира», Книгу Создания, написанную в III веке, а потом выдал свое толкование: раз Господь допустил, чтобы меня создали, я могу жизнью своей служить Ему, лишь отринув сомнения. Люди, благодаря своим познаниям и вере, сделали меня из крови хасида, пророка Иешуа из Назарета, диссидентствующего фарисея, который боролся против своих же и был ключевой фигурой иудейско-еврейских распрей, из которых родился Талмуд, — я должен продолжить его дело, исправив то, что он натворил своим учением.
— Еврей, Джимми, — это кровь; учредив евхаристию, позволяющую причаститься Господа простым глотком вина, Иешуа порвал с верой своих отцов. Еврейский пророк может заявить: «Сие есть тело мое», отсылая к Торе, ибо в ее традиции оно «съедобно», но ни в коем случае не «сие есть кровь моя».
