– Я не могу вынести, что ты живешь здесь, – сказал Герберт дрожащим голосом. – Я просто не могу этого вынести! – Хотя он целый день пил только воду, у него заплетался язык. – Здесь край света, Сара. Я вижу, как твоя жизнь рушится буквально на глазах.
– Ты говоришь это, пробыв здесь всего сутки, да еще и в день моей свадьбы?
– Да. А когда бы я еще тебе это сказал? Есть вещи, которые не терпят отлагательства.
Сара и Герберт сидели довольно далеко, в стороне от гостей, за последним столом на лужайке. Музыка доносилась издалека и звучала не так громко, как в непосредственной близости от исполнителей. За соседним столом сидел Энцо в компании старых друзей из села. Он смотрел на скатерть на столе, но Сара была уверена, что он слышит все, что говорит Герберт. За это время он уже довольно хорошо научился понимать по-немецки.
– Сара, ты хоть на минутку задумалась, как будет идти твоя жизнь дальше? Ты вышла замуж за мужчину, который целый день чистит салат и варит макароны. Твоя дочь необычайно умна, но недостаточно загружена, а ей нужно очень много нагрузок, которые ты в этом сырном гнезде не можешь ей дать. Твой сын – слабоумный монстр и никогда не получит здесь помощи, которая ему требуется. Твоя свекровь – это дракон, который целый день только и делает, что командует всеми и молится Матери Божьей. – Герберт закатил глаза. – Все пляшут под ее дудку. И эта ужасная женщина говорит тебе, что нужно делать. Ты это себе представляла, когда уезжала из Берлина?
Сара молчала.
– Энцо очень хороший, – продолжал Герберт, – но толку с него, как от ружья в запертом шкафу, к которому давно потерян ключ. Если ты зазеваешься, то когда-нибудь станешь такой же потерянной, как он.
Сара посмотрела на Энцо. Услышал ли он эти слова, неизвестно, но выражение его лица не изменилось.
– Папа, перестань! – взмолилась Сара. – Люди могут нас услышать.
– А мне все равно. Когда еще у меня будет возможность поговорить с тобой? Собственно, уже никогда. Я ни разу не говорил с тобой по телефону, это так. Но я все равно думал о тебе. Поэтому сейчас выскажу все, что меня гнетет, чтобы больше не возвращаться к этому.
Он одним глотком выпил стакан воды. Его руки дрожали так, что ему пришлось держать стакан обеими руками, чтобы не пролить воду.
– Посмотри вокруг себя! Что здесь есть? Ни кино, ни театра, ни даже магазинов. Пара оливковых деревьев, несколько виноградников, прекрасный вид! И это все, Сара! Меньше, чем ничего! Ты зачахнешь здесь, дитя мое! Когда-нибудь ты станешь такой же тупой, озлобленной и глупой, как эти крестьяне вокруг нас, которые не умеют сосчитать до трех.
Сара увидела, как Энцо поднял глаза.
– Все, хватит! – резко сказала она. – Прекрати! Не хочу это слушать, тем более сегодня. Кроме того, все это не имеет смысла. Я живу здесь, и ты ничего не можешь в этом изменить.
– Нет, я могу кое-что изменить, – эхом ответил Герберт. – Иначе бы я сюда не приехал. И сэкономил бы и на полете, и на переезде, и на этом празднике, который меня уже вот так достал… – Он провел рукой над головой. – Можешь мне поверить. Я приехал, чтобы убедиться, действительно ли здесь все так, как я думал. И чтобы поговорить со своей дочерью.
– Ну и?… Все так, как ты себе представлял?
– Нет. Еще хуже. Намного хуже! – Его глаза сверкнули.
– Давай поговорим об этом завтра, папа. Не сегодня. Не на моем празднике.
– Нет! – Герберт попытался вскочить, но снова упал на стул.
Болезненная бледность на его лице сменилась лилово-красным румянцем. И у него вдруг появились силы говорить громче, чем прежде.
– Ты деградируешь в этой глуши, в которой только и есть, что три дома и одна церковь, в которой по безлюдным закоулкам гуляет ветер, а лица людей, которые пялятся на тебя из окон, похожи друг на друга, потому что за сотни лет внутриродственных браков все они стали родственниками.
– Прекрати сейчас же! – прошипела Сара. – Заткнись, наконец! Или ты хочешь опозорить меня и себя перед этими людьми?
– А какое мне дело до этих людей? – горько рассмеялся он.
– Тебе, может, дела и нет, а мне есть. Я живу здесь и должна каждый день общаться с ними.
Сара поднялась и хотела уйти, но Герберт схватил ее железной хваткой за руку и силой усадил на стул.
– Я не для того оплачивал твою учебу, – процедил Герберт сквозь зубы, – и не для того связывал с тобой все свои надежды, чтобы ты пряталась где-то в тосканских горах, в старом доме с кривыми стенами и изъеденными червями деревянными балками, в котором воняет чесноком и луком и нет ни одной книги! Я не для того растил свою дочь и заставлял ее учиться, чтобы она таскала тарелки с макаронами и салатницы, жила на чаевые и проявляла свой талант в мытье посуды!
Голос его сорвался, глаза влажно заблестели. Сара еще пыталась сдерживаться.
– А что я, по-твоему, должна делать? Чего ты хочешь от меня?
– Вернись домой! Закончи учебу и живи цивилизованно! Найди себе нормальную работу, а не существуй, как асоциальный элемент! То, что ты делаешь, может делать любая слабоумная, которая даже не закончила начальную школу!
Сара вздрогнула от возмущения.
– Ты что себе, собственно, позволяешь, папа? Думаешь, можно приехать сюда и не только поставить под сомнение всю мою жизнь, но еще и облить ее грязью? Ты что, приехал сюда только для того, чтобы осыпать меня упреками? Неужели ты не можешь хоть один раз в жизни обнять меня и сказать: то, что ты делаешь, – это хорошо; я люблю тебя, что бы ни случилось, и всегда буду с тобой, какую бы ошибку ты ни сделала?
Герберт наклонил голову и покачал ею, что еще больше вывело Сару из себя.
– Ты никогда не говорил, что любишь меня и готов мне помочь! Никогда за всю мою жизнь! Ты никогда не интересовался тем, что я делаю! Ты не читал мои сочинения, за которые я получала отличные оценки, и не хотел знакомиться с моими друзьями. Для тебя всегда был важен только покой. Я не была дочерью, которую ты для себя хотел! Может быть, ты был бы доволен, если бы я изучала юриспруденцию и стала адвокатом в известной конторе, но, к сожалению, это не получилось, папочка. Сейчас я сижу здесь, в пампе, и деградирую, как ты потрясающе выразился. Но я люблю людей, которые окружают меня. Больше, чем тебя, папа. Может быть, я тебя никогда не любила, потому что ты просто не воспринимал меня такой, какая я есть!
– Ты не понимаешь… – прохрипел Герберт.
– О нет, я все очень хорошо понимаю! Я понимаю, что ты хотел бы иметь совсем другую дочь, но такого удовольствия и не могу тебе доставить. И не могу искать себе нового отца, черт возьми!
Герберт вдруг застыл, а потом в ужасе широко открыл глаза. Тело его надломилось и согнулось.
– Сара! – пробормотал он. И упал со скамейки в пыль.
– Папа! – закричала Сара. – Что случилось? Что с тобой? Скажи же что-нибудь! Папа, дыши, ради бога, дыши!
