– Я сообщила ему об идее, пришедшей мне в голову, – продолжала Изабелла. – В одном из стихотворений Оден использует образ, очень похожий на бернсовский. Там, где в начале говорится: «Любовь, как роза, роза красная», Бернс пишет: «Пока моря не высохнут до дна». Помните?
– Конечно, – кивнула Грейс. – Мне нравится эта песенка. Кеннет Мак-Келлар отлично ее поет. Слушая это, я в него просто влюбилась. Но, должно быть, в него была влюблена тьма людей. Как в Пласидо Доминго.
– Я, по-моему, не влюблялась в Доминго, – откликнулась Изабелла. – Непростительное легкомыслие!
– Но Оден-то при чем? У него разве есть что-то общее с Бернсом?
– Видите ли, юношей он недолгое время учительствовал в Шотландии. Преподавал в закрытой школе в Хеленсберге и, скорее всего, учил мальчиков стихам Бернса. В то время все школьники учили наизусть стихи Бернса. Жаль, что сейчас этого не делают. Вы в школе учили Бернса? Я учила.
– И я. Затвердила наизусть «К мышке» и половину «Тэма О'Шентера»
– А «При всем при том…»?
– Да, – ответила Грейс, и женщины посмотрели друг другу в глаза.
Вот что нас связывает навек, подумала Изабелла. Несмотря на свои привилегии, несмотря на все то, что я получила без всяких усилий, я спаяна с моими соотечественниками данным нам Бернсом чувством общности. Мы равны. Ни один не значительнее другого. Мы равны, и именно так должно быть, только такие связи нерушимы – и других не надо. И поэтому когда вновь, после сотен лет, торжественно открывали шотландский парламент и какая-то женщина, встав, вдруг запела «При всем при том…», редкое сердце не отозвалось на эти строки. Они объединяют страну и ее культуру, они – конституция и хартия народных прав, выраженная словами поэта.
– Я написала Эдварду Мендельсону, – продолжала Изабелла, – что в одной из строк Одена можно почувствовать влияние Бернса. И вот теперь он мне ответил.
– И что сказал?
– Что это представляется ему возможным. В его архиве есть письма, в которых Оден упоминает Бернса.
Судя по лицу Грейс, эта новость не показалась ей слишком значительной.
– Ну, меня ждут дела, – провозгласила она. – А вы тут займитесь своей работой…
– Своей работой, – Изабелла повторила слова, которые Грейс явно ставила в кавычки. Она знала, что с точки зрения Грейс часы, проводимые хозяйкой за письменным столом, работой не являются. В общем, не удивительно: для тех, кто занимается физическим трудом, какая-то писанина не кажется делом, требующим большого напряжения.
Грейс ушла, а она вернулась к своей корреспонденции и гранкам, запущенным за последние несколько дней. Время, оторванное от письменного стола, было потрачено не зря, и в особенности это касалось вчерашней поездки в Западный Линтон. Она приложила все силы, чтобы выполнить долг по отношению к Иану, и казавшееся неразрешимым дело распутано. На обратном пути Иан был непривычно словоохотлив.
– Вы были правы, – сказал он. – Мне действительно требовалось произнести эти слова благодарности. Похоже, теперь в этом деле поставлена точка.
– Я рада, – ответила Изабелла, размышляя над тем, какой насущной бывает потребность сказать «спасибо». – И вы надеетесь, что избавились от… Как бы назвать их? Образов? Видений?
– Не знаю. Но я теперь все ощущаю иначе.
– И все размышления о клеточной памяти по боку? Вера в рациональное восстановлена?
– Вы думаете, что мы с ним встречались или кто-то, как минимум, показал мне его? – спросил Иан с сомнением в голосе.
– А разве это не самое правдоподобное объяснение? Деревня маленькая. Все в ней знали об этой смерти. Наверняка обсуждали ее, и вы слышали эти разговоры. Возможно, не впрямую, а случайно, невольно. Например, ваши хозяева мельком сказали что-то за завтраком. Наш мозг фиксирует и сортирует информацию. И в результате вы знали (не зная), что Юан – тот человек, которому вам так хочется высказать благодарность. Неужели такая версия не представляется вам весьма вероятной?
– Пожалуй, – признал он, глядя на мелькающие за окном темные поля.
– И еще одна вещь. Она называется разрешение, кода. Все музыканты прекрасно чувствуют это. Любое музыкальное произведение стремится к разрешающему финалу, к точно найденной заключительной ноте. Если это не удается – всё насмарку. То же относится к жизни. Да, в точности то же.
Иан никак не откликнулся на эти слова, но думал над ними всю дорогу до Эдинбурга, а потом вечером, дома. Думал в молчании и с благодарностью. Он не был уверен в правильности объяснения Изабеллы. Возможно, оно и верное, хотя ему так не казалось. Однако что ж с того? Разве важно, как ты доберешься до места, куда стремишься, если ты до него действительно доберешься?
Она пригласила Джейми на ужин, и он принял ее приглашение. «Принесите ноты, чтобы вы могли петь, а я – аккомпанировать, – сказала Изабелла. – Выберите, что захочется».
Джейми пришел в семь часов с репетиции в Королевском зале, полный досады на работавшего с оркестром дирижера. Изабелла налила ему вина и сразу же повела в музыкальную комнату. На плите в кухне ждала тушеная рыба, на столе – свежие французские батоны, свеча, которую они зажгут позже, голландские салфетки с узором в духе дельфтского фаянса.
Сев к роялю, она открыла принесенные ноты. Шуберт и Шуман. Это было привычно, от этого веяло уютом, но сейчас ей хотелось другого.
– Спойте то, во что можно вложить всю душу, – попросила она после третьей песни.
– Неплохая идея, – с улыбкой откликнулся Джейми. – В самом деле этим репертуаром я сыт по горло. – Порывшись в нотной папке, он вытащил два-три листка и вручил их Изабелле.
– Якобитская песня? – удивилась она. – «Прощальная песнь Дервентвотера». Что это?
– Элегия, – разъяснил Джейми. – Я нашел ее в сборнике «Якобитские песни», составленном Хоггом. Повествует о бедном лорде Дервентвотере, казненном за участие в восстании. О том, с чем ему горько расставаться. Очень грустная.
– Вижу, – сказала Изабелла, взглянув на слова. – А текст в конце – его монолог?
– Да, – кивнул Джейми. – По-моему, очень трогательный. Написан всего за несколько минут перед казнью. Он был верным другом Иакова Третьего. Они вместе росли в Сен-Жерменском дворце.
– Верный друг, – задумчиво проговорила Изабелла, пристально вглядываясь в ноты. – Величайшее в мире благо – дружба.
– Я тоже так думаю. – Наклонившись над нотами, Джейми указал на один из абзацев напечатанного текста. – Смотрите, что он пишет. На самом пороге смерти – за десять минут до нее. Смотрите: Благословляю весь этот мир.
Изабелла, вслушиваясь, молчала. Благословляю весь этот мир – звучало у нее в голове. Да, это действительно кода.
– А теперь взгляните сюда, – попросил Джейми. – Вот. Он говорит: От всего сердца прощаю тех, кто неблагородно оклеветал меня. Он пишет это и идет на казнь.
