Я не верю ни во что подобное. Я никогда не видел душу отдельно от тела. Меня никогда не преследовал призрак — ни злой, ни любящий. Я никогда не получал ни награды, ни наказания от пришельца с того света. Я знаю, мертвый — это просто мертвый.
Несколько минут я молча сидел, сопротивляясь желанию говорить, понимая, насколько это глупо. От отца ничего не осталось. А даже если и осталось, нелепо было верить, что оно здесь, парит над прахом и пылью, борется за место с душами сотен тысяч других людей, похороненных здесь.
Люди возлагают цветы и произносят молитвы, они верят в эти вещи и поступают так, чтобы избавиться от дискомфорта осознания того, что человек, которого ты любил, ушел. Легче поверить, что этот человек, возможно, все еще видит и слышит, и тревожится.
Я поднял глаза на надгробный камень отца. Могила не старая по стандартам этого кладбища, ей всего сорок лет, но надгробие уже потемнело под воздействием загрязненного воздуха. Левую сторону покрыл мох. Ни о чем не думая, я потянулся и дотронулся пальцами до рельефных букв имени отца.
— Здравствуй, папа, — прошептал я, обращаясь к нему, как маленький мальчик, каким я был, когда он умер. Как это было давно, папа.
«Прости меня, отец. С моей последней исповеди прошло тридцать лет».
— Извини, что не прихожу к тебе чаще, — тихим голосом произнес я по-японски. — И что даже не вспоминаю. Есть столько всего, что я держу на расстоянии, потому что это больно. Память о тебе — среди этого. На самом деле она первая из всего. — Я сделал паузу и прислушался к тишине вокруг. — Но ты ведь все равно не слушаешь. — Я посмотрел вокруг. — Глупо, — сказал я. — Ты умер. Тебя здесь нет. — Потом снова уронил голову на руки. — Как я хочу, чтобы она поняла меня. Помоги мне.
Черт, она была сурова со мной. Назвала шлюхой.
Может быть, не так уж и несправедливо. В конце концов, убийство — это крайнее проявление ненависти и страха, как секс — крайнее проявление любви и желания. И, как в сексе, убийство незнакомца, не вызванное подобными эмоциями, неестественно по природе. Наверное, можно сказать, что человек, который убивает незнакомца, не так уж далек от женщины, занимающейся сексом при аналогичных обстоятельствах. Что человек, которому платят за то, чтобы он убил, как женщина, которой платят за то, чтобы она трахалась. Конечно же, такой человек испытывает такое же отвращение, сожаление и муки совести. Такой же урон для души.
— Но черт побери! — громко воскликнул я. — Морально ли убивать человека, которого ты даже не знаешь, возможно, такого же скота, как и ты сам, просто потому, что правительство говорит, что тебе разрешается? Или сбросить бомбу с высоты тридцати тысяч футов, чтобы убить плохих парней, а по ходу процесса похоронить женщин и детей под обломками их собственных домов и не беспокоиться, потому что на самом деле ты не видел, что натворил, — это морально? Я не прячусь за дальностью минометного выстрела или за инфракрасным прицелом снайперской винтовки, или за медалями, которые тебе потом вручают, чтобы удостоверить, что бойня была справедливой. Все это дерьмо иллюзия, усыпляющий корм для киллеров, анестезия, которая вводится им после того, как они убили. То, что делаю я, не хуже того, что происходит во всем мире, что всегда происходило. Разница в том, что я в этом смысле честен.
Некоторое время я думал в тишине.
— А как насчет слегка расслабиться? — спросил я. — Ее старик все равно должен был отдать концы от рака легких, в гораздо более сильных мучениях, чем ему причинил я. Куда делось правило. «Нет вреда — нет вины»? То есть практически я оказал ему услугу. Черт, в некоторых культурах то, что я сделал, расценили бы не больше чем эвтаназией. Она должна бы поблагодарить меня.
Мои дела в Осаке шли хорошо, совершенно нормально. Оглядываясь назад, я начинаю думать, что все начало разваливаться, когда появился Тацу.
Пришла мысль, а не убрать ли его. Есть дюжина причин, по которым мне не хотелось бы этого. Проблема в том, что он сознательно начал действовать так, как мне не хотелось. А это нехорошо.
Мне нужно вернуться в Осаку, как можно скорее закончить все приготовления и уехать. Тацу справится один. Гарри безнадежен. Мидори узнала то, зачем приехала. Наоми мила, но она уже выполнила свою функцию.
Я встал. Ноги затекли от долгого сидения на земле, и, чтобы восстановить кровообращение, я помассировал их. Я поклонился могиле отца, потом еще некоторое время постоял.
— Jaa, — сказал я наконец. — Arigatou.
Повернулся и пошел прочь.
15
На следующее утро я вышел и из таксофона позвонил Гарри. Он так много сделал для меня за эти годы, и у меня остался тяжелый осадок от того, как мы расстались. Знаю, его это тоже должно беспокоить.
Ответил незнакомый мужской голос:
— Moshi moshi?
— Moshi moshi. — Я нахмурился. — Харриоси-сан дома?
Пауза.
— Вы друг Харриоси? — спросил голос по-японски.
— Да. Все в порядке?
— Это дядя Харриоси. Сожалею, должен сообщить вам, что сегодня ночью он умер.
Я изо всех сил сжал трубку и закрыл глаза. Вспомнились последние слова Гарри: «Послушайте, я встречаюсь с ней сегодня вечером. Я буду внимательно наблюдать за ней».
Он пошел на встречу с Юкико. Но он ничего не запомнил.
— Извините за вопрос, — сказал я, все еще не открывая глаз. — Не могли бы вы сообщить, как это произошло?
Снова пауза.
— Похоже, Харриоси слишком много выпил и забрался на крышу своего дома прогуляться. Очевидно, слишком близко подошел к краю крыши и потерял равновесие.
Я сильнее сжал трубку. Гарри никогда не пил. По крайней мере чрезмерно. Хотя знаю, что он мог и не отказаться от этих новых штучек, если бы Юкико была рядом и подначила его.
— Спасибо, что проинформировали меня, — проговорил я. — Прошу принять мои глубочайшие соболезнования по поводу этого печального события. Прошу передать мои сожаления родителям Гарри. Я помолюсь за его душу.
— Благодарю вас.
Я повесил трубку.
Предчувствие подсказывало мне, что все услышанное правда. Тем не менее, чтобы до конца убедиться, я позвонил в местное полицейское отделение. Сказал ответившему копу, что я друг Харриоси Фукасавы и что я слышал, что есть какие-то плохие новости. Коп подтвердил, что Гарри погиб. Падение. Очевидно, несчастный случай. Он выразил сожаление. Я поблагодарил и повесил трубку.
Еще какое-то время я продолжал стоять не двигаясь, чувствуя себя несчастным и одиноким.
Они добились от него всего, чего хотели. И стали обрезать концы.
Что ж, теперь я ничего для него сделать уже не могу. Я пытался, когда в этом был смысл. Сейчас слишком поздно.
В таком-то смысле это моя вина. Я знал, что Юкико опасна для Гарри, но все, что я сделал, — это рассказал ему о своих подозрениях. Следовало бы ничего не говорить ему, а с ней устроить небольшой несчастный случай. Гарри погоревал бы, зато остался бы в живых.
