поразил «на звук» все ростовые мишени, поочередно подающие звуковые сигналы.
— Ну ты даешь, Черепанов, — только и вымолвил ошеломленный комбат, — мы тебя, Иваныч, не спишем, даже если ты ослепнешь. Неделю назад он мог по звуку попытаться ликвидировать снайпера с той стороны, когда тот рубил топориком еловые ветки для улучшения маскировки, но решил не рисковать, понаблюдать за утренним гостем — и не пожалел об этом.
Озвученная взводным угроза его совсем не тронула. Гораздо больнее ударила последняя фраза, которую в тот вечер, уже наедине с ним, произнес Чесноков:
— Запомни, Иваныч, если завтра до 7.00 ты его не шлепнешь, твою работу сделают другие. Мне удалось получить добро на «дружеский завтрак» с нашим РАД. Ровно в 7.00 они, на это раз не жалея горячих пирожков, врежут «Градом» по тем чертовым елкам. Если к тому часу результата у тебя не будет (все же очень надеюсь на обратное), не жди угощения и рви когти к лагерю, — он по-дружески, предварительно зыркнув по сторонам, положил Иванычу ладонь на плечо. — Ежели вдруг замешкаешься, получишь стопроцентный шанс продолжить диалог с оппонентом на том свете, скорее всего, в аду.[39][40]
Уже прощаясь, как будто вспомнив что-то особенно важное, комзвода бросил, обернувшись через плечо:
— Для связи получи рацию. И не артачься.
Через четверть часа Черепанов был на основной позиции, с виду неприметная гора валежника надежно защищала его от посторонних глаз. В ста метрах по обе стороны были оборудованы две запасные позиции: такая же куча сухостоя и заброшенная медвежья берлога с великолепным обзором. От каждой из них до ельника было примерно пятьсот метров, все это расстояние, за исключением отдельных кустов, занимала большая размером с футбольное поле поляна. Незначительным преимуществом утреннего гостя было его вольготное расположение на холме, с которого, безусловно, обзор был на порядок лучше, чем у размещавшегося в низине оппонента. Но в остальном он мог дать фору этому «молокососу».
Иваныч неспешно, привычными отлаженными движениями занял удобную позу «лежка на животе», нашел нижнюю опору для оружия и плотно прижал торец приклада к плечу. В этой с виду статичной позе он мог находиться без заметного шевеления долгие часы. В этом деле его главным секретом было умение кратковременно до ватного состояния расслаблять мышцы спины и ног для быстрого восстановления, при этом зрачки его глаз находились в непрерывном напряжении, а мозг работал как небольшой аналитический центр, способный в считанные секунды оценить обстановку и ее любые, даже самые неожиданные, изменения.
Эластичная резина наглазника мягко и при этом плотно прилегала к глазной впадине, параллакс был идеально настроен, и сетка прицела как паутина стала вовлекать в свою вязкость все захваченные обзором предметы: зеленую колючую хвою, многочисленные плотно растущие ели, их бурые стволы, украшенные сизой благородной порослью мха, бескрайний палац лишайника и редкие сочно-зеленые островки папоротника. Он не водил прицелом в поисках оппонента, как в первый раз, так как точно знал его местоположение — вон там, в ложбинке под большим умело срезанным лоскутом мха, одним краем как козырьком приподнятым над землей с опорой на крепкие деревянные сошки. [41]
За эту неделю Иваныч хорошо изучил повадки коллеги. Утренний гость приходил еще затемно и вел себя по-хозяйски как дома на кухне — плотно завтракал банкой тушенки с рисом или гречкой, пил горячий черный кофе и на десерт выкуривал сигарету. Глядя в прицел, он даже определил ее марку, «молокосос» курил только «Carnei». Как только немного светало, стрелок уверенно без суеты приступал к своей безжалостной охоте, бесполезных выстрелов не допускал, бил всегда наверняка: выстрел — попадание. И каждый раз, как только он мягко, еле заметным движением пальца нажимал спусковой крючок, Иваныч закрывал глаза, живо представляя, как в этот момент, кто-то из его товарищей падает, захлебываясь кровью. А через час-другой он понуро стоял у свежевырытой могилы и ловил на себе укоризненные взгляды однополчан.
Оппонент тоже умел ждать, иногда, не обнаружив добычу, он не позже 8.00 сворачивал охоту, и ни одна пуля не вылетала из его новенькой британской винтовки. Почуяв опасность, он немедленно вне графика растворялся в утренней дымке среди густой еловой хвои.
Сетка прицела наконец замерла, поймав в центр делений открытое волевое лицо черноволосого смуглого парня с первой сединой на висках, красными от хронического недосыпания глазами и впалыми, заросшими черной с легкой проседью бородой, щеками. Он никогда не маскировал голову, что можно было назвать непрофессионализмом или обычным ребячеством еще совсем молодого человека. Всегда в это время снайпер с той стороны водил прицелом по равнине и, сам того не зная, ловил первые лучи восходящего солнца, отражая их яркими хорошо заметными издалека бликами. Ничего не стоило пустить пулю на этот радушно предлагаемый ориентир еще от оврага — и таким макаром завершить эти надоевшие всем утренние визиты, но Иваныч к всеобщему недоумению не делал этого. А чтобы хоть как-то оправдаться, угрюмо говорил, что от оврага до ельника не добьет, а крикунам грубо бросал в руки винтовку со словами: «На, стреляй!», и пыл горлодеров угасал на глазах.
Сегодня он снова, так же как и вчера, как и каждое раннее утро прошедшей недели, наблюдал из своего укрытия за утренним гостем через линзы прицела. За все прошедшее время его указательный палец лишь раз коснулся спускового крючка и мгновенно, как от неожиданного удара электрическим током, распрямился. Сейчас мозолистая подушечка пальца была плотно прижата к скобке, а сетка прицела своей серединой упиралась парню точно в переносицу. Казалось, что карие глаза с паутиной алых прожилок на белках также внимательно в упор смотрят на Черепанова. В очередной раз посетило необъяснимое ощущение, что снайпер в ельнике давно знает о его существовании, чувствует, но, к счастью, не видит. При этом он понимал, что если даже малейшим намеком выдаст себя, горячего свинца между глаз не избежать.
Черепанов взглянул на командирские часы, подаренные ему в прошлом году на юбилей родным взводом. В это утро казалось, что стрелки на циферблате движутся как никогда быстро, а ему так хотелось, что бы они замерли на месте и время остановилось. Там, в ельнике, отчетливо слышалась ранняя песнь жаворонка. Часы показывали «6.55». Он снова приложился к окуляру и бесконечно долго смотрел на стрелка, затаившегося в синей еловой роще, потом нехотя оторвался от наблюдения и смахнул ладонью набежавшую слезу, через секунду поднял сетку прицела выше обычного и будто погладил делениями, как гребенкой с мелкими зубчиками, густую давно не чесаную шевелюру утреннего
