ней пришло в движение: сила, которая наполняла ее, потекла огненными реками, двинулась к кончикам пальцев, приказывая протянуть руку и прикоснуться к металлу за стеклом.
У Ирвина заныли все зубы. За окном было солнечное утро, но он готов был поклясться, что в зале стала сгущаться тьма. Прямо над головой сверкнула молния и послышалось ленивое ворчание грома.
— Отлично! — довольно воскликнул Шу, и Ирвин мысленно назвал его гребаным экспериментатором: тот выглядел так, словно получил самый лучший подарок на именины. Конечно, людям науки лишь бы организовать очередной опыт, последствия их не волнуют. — Вы сейчас синхронизированы с ледарином. Запускаю установку: три. Два. Один.
Гул в зале сделался громче, словно все они попали в самую сердцевину громадного работающего механизма. Шу провел ладонью по лбу, стирая пот, и громко приказал:
— Берите ледарин, ваше высочество!
Ирвин готов был поклясться, что над головой Арьяны закружились сиреневые туманные вихри. Мегирен поднял крышку, и Арьяна, словно завороженная, протянула руку и дотронулась до ледарина — осторожно, самыми кончиками пальцев.
Ничего не произошло. Она не закричала от нахлынувшей боли, ее рука не вспыхнула, за доли секунды обращаясь в пепел — а ведь и такое бывало. Туманные потоки над Арьяной дрогнули и потекли к металлу — тот вышвырнул синие искры навстречу, и Ирвин внезапно ощутил, что ледарин сейчас испытывает радость.
Наверно, что-то подобное было тогда, когда волки-оборотни подняли из шахт на поверхность первые серебристые глыбы незнакомого металла и поняли, что изменяются. Что мучительная волчья суть уходит навсегда. Ледарин был создан для того, чтобы творить. Менять мир к лучшему.
И он менял.
Арьяна вдруг рассмеялась и взяла ледарин в руки — с бережным трепетом, словно это был не кусок металла, а новорожденное дитя. Мегирен, кажется, даже дышать перестал. Постепенно сияние утихало — ледарин в ладонях Арьяны впитывал в себя и свет, и тьму.
Когда Ирвин понял, что в зале снова стало светло, Арьяна вдруг сдавленно вскрикнула и без чувств осела на пол.
* * *
— Это конец. Все получается именно так, как планировал Якоб. Принцесса умирает, он вводит войска, чтобы отомстить за смерть дочери, Хармиран теряет независимость.
“Да, это конец”, — согласился Ирвин. Он даже не понял, кто именно говорил сейчас где-то далеко-далеко, почти в другом мире. Возможно, его брат. Или канцлер Лотар, который хотел посадить на трон Хармирана их с Киганом сестру.
Это и правда был конец.
Арьяна выдержала прикосновение ледарина, но потом что-то пошло не так, и рассинхронизация магических полей остановила ее сердце. Шу сказал, что все подробно выяснит после вскрытия, но Песня зазвучала у Ирвина в ушах с сокрушающей яростью, на какой-то миг мир поплыл в сторону, обретая новые краски и звуки, как всегда бывало при обращении, и Шу счел за лучшее убраться побыстрее и подальше.
Все это уже не имело значения. Истинной не стало.
— Врачи часто испытывают лекарства на себе. Вот и она поступила так же.
Ирвин неожиданно обнаружил, что сидит в траурном зале княжеского дворца. Слуги бесшумно опускали темные шторы, в воздухе плыл ленивый запах благовоний, и на постаменте уже устанавливали гроб. Бейлин сидела рядом и держала Ирвина за руку так, словно он мог сделать что-то опасное для себя или других, и ей нужно было остановить его любой ценой.
— Хорошо, что ты здесь, — произнес он. — Я рад.
— Конечно, я здесь, — откликнулась сестра. — Мне очень, очень жаль. Она была… хорошая. Настоящая.
Она была. Как странно и дико это звучало. Нет, все это не могло быть правдой — но Песня Волчьей луны поднималась в ушах с прежней силой и властью, и у Ирвина больше не было истинной, чтобы удержать безумие.
Он утратил истинную пару.
Он лишился рассудка.
Скоро на Хармиран нахлынет волна захватчиков из Варанданского королевства.
Все было неправильно, все было напрасно.
— Я хочу обратиться, — негромко признался Ирвин, и Бейлин осторожно погладила его по голове: прикосновение вышло легким, почти материнским. — Хочу обратиться, напасть на кого-нибудь, и пусть меня тогда пристрелят.
Если один в истинной паре умирает, то умрет и второй — эксперимент Лотара и Сандарин это наглядно показал. Но Ирвин сейчас чувствовал, что это для него еще не конец — и от этого становилось досадно и горько.
— Не надо, — прошептала Бейлин: обняла его, поцеловала куда-то в висок, и Ирвин понял, что она плачет. — Не надо так, давай еще поживем немного. Вдруг все еще изменится?
Ирвин усмехнулся. Что тут может измениться? Но Бейлин просто хотела поддержать его, пусть и неуклюже — и от этой поддержки становилось легче. Рядом был кто-то, кто искренне разделял его боль.
Потом он, кажется, задремал — траурный зал вдруг соскользнул куда-то в сторону, и Ирвин увидел степь: свежую, наполненную всеми оттенками воздушной зелени. Далеко-далеко синел размытый горный хребет, и воздух был таким сладким, что его хотелось пить, словно дорогое вино. В степи был день, но Ирвин, шагая среди высоких трав, чувствовал над головой луну.
Она пела. Сейчас ее песня была торжественным гимном любви и жизни — в ней не было ни капли боли и безумия. Она была не такой, к какой привык Ирвин: он вслушивался в переливы мелодии, и все в нем поднималось и текло куда-то вперед.
Он вдруг понял, что кого-то ведет за руку. Опустив глаза, Ирвин увидел темноволосую девочку — он не очень-то разбирался в детском возрасте, но решил, что ей не больше трех лет. Девочка посмотрела на него, улыбнулась, и в ее карих глазах заискрилось веселье.
— Догоняй! — закричала она и, освободив ладошку из его руки, бросилась бежать туда, где из прозрачного воздуха раннего лета вдруг соткался мальчишеский силуэт. Этот ребенок был уже старше, он показался Ирвину школьником. В его руках была катушка, и мальчик сосредоточенно смотрел, как большой воздушный змей упруго плывет по ветру.
— Догоняй! — девочка обернулась, замахала рукой. — Догоняй уже!
Ирвин вздрогнул и проснулся.
Наступил вечер — в траурном зале горели лампы, и какие-то человеческие тени скользили от дверей к постаменту, замирали, скорбно склонив головы, и утекали прочь. Лицо Арьяны хранило спокойную умиротворенность, словно она сделала очень важное дело и заслужила толику отдыха. Долгий и трудный день подошел к концу.
Ирвин поднялся и приблизился к постаменту с гробом. Арьяну нарядили в традиционное синее платье с золотой вышивкой, надели ледариновую цепочку с дымно-голубым бриллиантом. “Она же спит, — подумал Ирвин, глядя в лицо жены. — Спит и видит степь, бескрайнюю зелень и наших детей”.
Ничего этого уже не
