этого не сделают, виновные будут наказаны. Наша царственность сочтет это изменой и мятежом.
— Это решение может принять только василевс, — покачал головой посол. — Мы не вправе сделать это за него.
— Мы будем ждать ответа до заката, — сказал Берислав. — И пусть его принесет нам патриарх Павел. Вам приходить сюда больше нет нужды. Вы все равно ничего не решаете.
— Они не откроют ворота и не выдадут сенаторов, — сказал Святослав, когда делегация вышла из шатра. — В списке родственники императрицы и великий препозит.
— Я знаю, — спокойно ответил император. — На это и был весь расчет. Нам теперь остается только ждать. Люди за стеной уже работают.
Глава 43
2 ноября 644 года. Медина.
Ревущий поток серебра и золота, захлестнувший откровенно небогатые до этого арабские земли, изменил здесь пока немного. Лишь мечети строились повсеместно, но и те были крайне непритязательны по виду и напоминали простой куб. Особенно жировать у мекканской знати не получалось. Равнодушный к роскоши халиф бдительно следил за членами уммы и не раз конфисковывал излишние, как ему казалось, средства. Суровый аскет, который так и не возгордился за десятилетие абсолютной власти над всем Востоком, злил арабскую знать не на шутку. К чему, спрашивается, сундуки, полные серебра и толпы рабов, если живешь почти так же, раньше. Простые воины — да, их жизнь поменялась очень круто. Они ведь до взятия Ктесифона не видели золотых монет вовсе, и по простоте душевной меняли их на серебро один к одному. Драхмы с профилем шахиншахов были им привычны и понятны, а динары — нет. Хитрые персы, которые потешались над своими новыми хозяевами, не поленились оставить воспоминания об этаком чуде. Арабы уходили на поселение в Сирию, Палестину и Ирак, где основывали новые города или занимали целые кварталы в городах старых. Серебра и золота поступало столько, что халиф мусульман мог по праву считаться самым богатым человеком мира. Один лишь Ктесифон дал добычи на девятьсот миллионов драхм (чуть больше трех с половиной тысяч тонн серебра в привычном нам исчислении).А он по-прежнему ходил по городу в латаном халате, без охраны, и позволял любому прохожему заговорить с собой на улице. Умар не боялся никого. В свои шестьдесят три бывший кузнец был по-прежнему могуч, а его голова возвышалась над любой толпой. Там-то, на улице, и нашел его Надир, который никак не мог получить ответ на давно мучивший его вопрос.
— Приветствую тебя, величайший, — склонил он голову перед человеком, которого безмерно уважал и боялся так, словно был ребенком.
— Надир? — удивился Умар. — Ты ко мне приехал?
— Да, — склонился эмир Синда перед этим человеком в домотканой одежде. Он благоразумно снял персти с пальцев, нацепил на пояс простой кинжал и надел неброский халат. Он знал, когда и перед кем нужно наряжаться.
— Зайди ко мне вечером, — милостиво сказал Умар.
— Ответь мне на один вопрос, величайший, — торопливо заговорил Надир. — И я сам, и воины волнуемся. Сколько раз нужно делать хадж? Никто из нас не хочет стать вероотступником, но уж больно мы далеко. Даже я не могу каждый год приезжать в священный город.
— Ответ на твой вопрос мне известен, — огладил рыжую бороду Умар. Он по-прежнему красил ее хной. — Когда аль-Акра ибн Хабис спросил Пророка, да благословит его Аллах и приветствует: «О Посланник Аллаха! Мы должны совершать хадж каждый год или только один раз?» Он ответил: «Нет, только один раз, а если кто-то совершит больше, то это будет уже дополнительным».
— Спасибо, величайший! — просветлел Надир. — Я привез священную милостыню. Она уже в твоем доме.
— Величайший! Величайший! — услышал Надир голос рядом. Какой-то бедно одетый человек униженно кланялся халифу, заступая ему дорогу. Судя по чертам лица, он не был арабом. Раб? Да как он посмел?
— А ну, пошел вон! — Надир налился кровью, но Умар остановил его.
— Пусть скажет, что ему нужно, сын Берислава, — спокойно произнес халиф. — Я, кажется, знаю его. Ты ведь огнепоклонник Фируз, именуемый Абу Лулу?
— Что тут делает это пес? — изумился Надир. — Ты же запретил селиться здесь тем, кто не исповедует ислам!
— Мугира ибн Шуба попросил меня об этом, — поморщился Умар, — и я дозволил. Этот раб — искусный мастер. Он полезен нам. Он и столяр, и резчик, и даже кузнец.
— Я прошу справедливости, величайший! — еще раз склонился Фируз. — Мой хозяин позволяет мне трудиться, но харадж, его налог, для меня непосилен. Два дирхема в день! Целых два! Я едва свожу концы с концами! Я и моя дочь живем впроголодь! Ты можешь попросить его, чтобы он уменьшил мою выплату?
— Побойся Аллаха и будь добрым к своему хозяину, — спокойно ответил Умар. Он терпеть не мог персов, и никогда не скрывал этого. — Мугира справедливый человек и не попросит лишнего.
— Его справедливости хватает для всех, кроме меня! Он справедлив ко всем, кроме меня! — горько сказал раб.
— Поскольку ты владеешь столькими ремеслами, тебе нужно отдавать не так много. Я слышал, что ты можешь построить ветряную мельницу. Можешь ли ты построить для меня такую ветряную мельницу?
— Да, я могу, — недобро посмотрел на него Фируз. — Я собираюсь построить тебе такую мельницу, о которой услышат во всем мире.
— Раб пригрозил мне, — хмыкнул Умар и пошел дальше. Но вдруг он остановился и произнес. — Завтра на рассвете я буду проводить молитву. Приходи и ты, Надир.
И Надир, и Умар уже ушли, а Фируз так и остался стоять на улице. Он гладил по голове какого-то мальчишку-раба, такого же перса, как и он сам.
— Умар погубил меня! — шептал он, утирая злые слезы. — Он меня погубил!
* * *
На следующий день. 3 ноября 644 года. Медина.
Протяжное пение муэдзина собирало
