я работаю, и ради женщин, которые обращаются к нам, я решилась выступить, поднять свой голос, потому что считаю, что о нас необходимо рассказать, и рассказать прямо сейчас. С первых дней моей практики я поняла, что мир акушерства гораздо удивительней и причудливей, чем любые выдуманные сюжеты; не проходит и дня, чтобы кто-нибудь из моих коллег не воскликнул: «Да такого нарочно не придумаешь!» Раньше я думала, что запишу кое-какие из этих историй, когда выйду на пенсию (как сделали многие представители других медицинских специальностей, и с большим успехом), и когда их острота немного приглушится прошедшим временем, а мне не будут грозить последствия по работе. Однако нынешнее правительство решило, что на пенсию я смогу выйти только в шестьдесят семь лет, так что я сомневаюсь, что буду физически и эмоционально способна работать акушеркой до этой самой пенсии. Вместо того чтобы в преклонном возрасте дежурить по ночам и перестилать постели, я все же постараюсь уйти из профессии до того, как мои тазобедренные и коленные суставы – а также здравый рассудок – не разрушатся до основания. Каждый день мои коллеги подтверждают эти опасения, либо сокращая количество рабочих часов, либо увольняясь с работы сразу, как только кредит за жилье будет выплачен, долги возвращены, а дети выращены, и до того, как груз отчаяния и вины станет невыносимо тяжелым. Акушерки – в целом – становятся все старше, и если мы не расскажем миру, как мало нам платят и как сильно нагружают, то никогда наше здравоохранение не превратится в сферу, в которой следующее поколение акушерок сможет работать в подобающих условиях, с гордостью и достоинством.
В некотором смысле мне, конечно, грех жаловаться – многим наше положение и так кажется привилегированным. Я понимаю, что мне очень повезло работать в госпитале с чистыми постелями, стерильными инструментами и практически неисчерпаемыми запасами дорогостоящих медикаментов, которые предоставляются нашим пациенткам бесплатно. Я знаю, что в мире много акушерок, не имеющих доступа даже к простейшим лекарствам, но это не меняет моей ситуации, и я не собираюсь из-за этого отказываться от своих призывов к переменам. Вне зависимости от того, что творится в других местах, акушерство в одной из самых богатых и развитых стран мира должно предоставлять лучшие условия и для пациенток, и для сотрудниц.
К сожалению, правительство вряд ли сделает этот сектор здравоохранения своим приоритетом, пока – и если – полностью не изменит восприятие акушерства и того влияния, которое акушерки могут оказать на общественное здоровье – на таких женщин, как Кристел, Хауа, Оливия и Стар, со всеми их обстоятельствами и потребностями. Даже с учетом растущего количества упоминаний об акушерстве в СМИ, общество все еще плохо представляет себе широту и сложность этой сферы, а также почти сверхчеловеческую физическую и психологическую выносливость, требующуюся, чтобы справляться с нашими обязанностями.
Именно это осознал новоиспеченный отец, за женой которого я недавно ухаживала. Стивен и Мишель прибыли в приемное полные нервического энтузиазма будущих родителей. Мишель пока еще храбро улыбалась, несмотря на боль, а Стивен ловко управлялся с целой грудой чемоданов из дорожного набора, одновременно вводя подробные данные в приложение смартфона, замеряющее частоту схваток.
– Я могу сообщить вам частоту, силу и продолжительность схваток Мишель с самого начала, со вчерашнего утра, – сообщил он с широкой улыбкой, выставляя чемоданы у кровати.
– Вы молодец, – усмехнувшись, ответила я. – А теперь давайте рожать.
Госпиталь в тот день был особенно сильно загружен (я понимаю, что эти слова повторяются на страницах книги почти постоянно, но у нас все так и обстоит в действительности, так что против истины я не грешу). Позвонив сообщить в родильный зал, что у Мишель раскрытие пять сантиметров и схватки идут одна за другой, я услышала, что там не хватает акушерок, обе операционных заняты, и если мы привезем Мишель к ним, то мне придется самой принимать у нее роды. Хотя такой сценарий означал, что в моем собственном отделении образуется нехватка персонала, выбора у меня не было. Для Мишель же все складывалось наилучшим образом: и в приемном, и в родильном отделениях ее сопровождала бы одна и та же акушерка, о чем большинство пациенток может только мечтать.
– Есть две новости: хорошая и плохая, – сказала я Мишель, отдергивая занавеску на ее боксе.
Она стояла на четвереньках на кровати, содрогаясь от очередной схватки, прокатившейся по ее телу.
– Хорошая новость: я иду с вами в родильный зал. Плохая: вам от меня не избавиться.
Она слабо засмеялась и начала осторожно слезать, а Стивен снова взялся за чемоданы, которые только-только расставил.
В следующие несколько часов Мишель пришлось изрядно помучиться, поскольку мать-природа завела ее в настоящие дебри родильного процесса. Она сидела в ванне и вылезала из нее. Дышала веселящим газом и кислородом, потом получила укол диаморфина, потом в слезах начала умолять сделать эпидуральную анестезию, потом снова дышала газом, поскольку анестезия не сработала, вызвав лишь онемение на небольшом участке левого бедра и ягодицы. Ее подключили к монитору, потом отключили; сердцебиение ребенка замедлилось, потом восстановилось. Наконец, после героических потуг, технически «незначительного», но от этого не менее пугающего, кровотечения и сложного разрыва, потребовавшего искусного наложения швов небезызвестной вам акушеркой из приемного, которая никого не зашивала уже бог знает сколько времени (и у которой угрожающе урчало в животе из-за пропущенных обеда и ужина), Мишель, накрытая свежими простынями, смогла усесться в своей постели и взять на руки новорожденную дочь.
Я, как обычно, убирала в палате, пока они занимались первым кормлением. Ходя туда-сюда и складывая перепачканные кровью простыни в мусорный мешок, промокая лужи на полу впитывающей салфеткой и подбирая инструменты, которые в последний момент родов рассыпались на пол, я обратила внимание, что Стивен все время посматривает на меня со своего кресла возле кровати Мишель. Поначалу я сделала вид, что ничего не замечаю, но его глаза продолжали следовать за мной по комнате, так что мне стало слегка неуютно, и я нервно улыбнулась, встретившись с ним взглядом.
– Прошу прощения, что так уставился, – сказал он, и я покраснела от осознания того, что он заметил мою неловкость.
– Я просто изумляюсь тому, как много вы для нас сегодня сделали. Встретили нас в приемной, потом поднялись сюда и помогали Мишель весь вечер, и в конце приняли нашего ребенка. А когда все закончилось, вы подготовились и наложили Мишель швы, и теперь еще убираете. Я все думаю, а где же свита? Мне казалось, в роддоме будет много людей, в разных отделениях, но с нами были
