class="p1">— Евгений Семенович, у меня, к сожалению, плохие новости, — Аглая Тарасовна, едва услышав мой голос, даже забыла поздороваться. — Пришли анализы Павла. У него очень низкий гемоглобин и пониженный уровень эритроцитов. Это еще не все… Он сам только что был у меня на повторном приеме, и у него резкое ухудшение. Белый как мел, пониженная температура и такое же давление. Плюс ярко выраженная аритмия… Простите, не буду вас перегружать терминологией, скажу просто: если не начать действовать, дальше будет только хуже. Анемия, рак…
— Но он же пробыл в зоне совсем недолго, — озабоченно ответил я, про себя понимая, что все это неважно. Дядя Сережа Крякин и вовсе был в Чернобыле в восемьдесят восьмом году, когда уже стало гораздо проще, и то заработал себе несколько раковых опухолей, которые в определенный момент будто взбесились и в результате свели его в могилу.
— Да, мне он тоже сказал, что работал короткое время, вдобавок в защите на просвинцованном автобусе, — торопливо сказала Ямпольская. — Но, понимаете, исследований на эту тему еще очень мало, мы до конца не знаем, как ведет себя радиация… И как реагирует на нее тот или иной организм. Возможно, Павел как раз из тех, кому достаточно даже малой дозы.
— Чем мы можем помочь? — просто спросил я.
— Я выдала ему направление на госпитализацию, — ответила девушка. Сейчас он в ЦРБ, в отделении у Королевича. Там ему проведут полное обследование, но… Мы не располагаем методикой и соответствующим опытом. Василий Васильевич сделает все, что в его силах, однако гарантии могут дать только в Москве. И то…
Голос Ямпольской дрогнул, она замолчала. А я понял, что разговор сейчас продолжать не стоит. Во-первых, девушке это явно дается тяжело. Во-вторых, нужно не говорить, а действовать. Ведь Садыков — далеко не единственный ликвидатор в Андроповске. Насколько я помню по своей прошлой жизни, в городском отделении их общественного союза насчитывалось порядка ста членов — кто-то из нашей старой гвардии готовил статью к годовщине взрыва на стации, и там приводились такие цифры. А еще… еще в материале говорилось, что это всего половина от прежнего количества. Сто — это те, кто дожил даже не до две тысячи двадцать четвертого, а до двадцать первого.
— Я вас понял, Аглая Тарасовна, — твердо ответил я в трубку. — Теперь я уже полностью подключаюсь со своей стороны.
Моя статья требовала правок. Нужно было рассказать о том, как еще совсем молодой парень превращается в глубокого старика с аритмией. И о том, что таких, как Павлик Садыков, в советском Андроповске еще человек двести. Каждого из которых нужно лечить, дать им возможность реабилитироваться, продлить себе жизнь.
— Клара Викентьевна, здравствуйте! — я ворвался в кабинет Громыхиной без предварительного обсуждения. — Нужна помощь.
Парторгша отняла взор от кипы бумаг на своем столе и хотела было прочитать мне мораль о поведении коммуниста на рабочем месте, но, увидев мое перекошенное лицо, встревожилась.
— Что случилось, Евгений Семенович?
— Помните, мы с вами еще на позапрошлой неделе обсуждали статью о чернобыльцах? — я присел на гостевой стул. — Вы же выяснили в райкоме, сколько их у нас?
— Минуту, — Громыхина отыскала в груде документов, листов, папок и гроссбухов нужное. — Ага, вот. Сто семьдесят девять лиц, участвовавших в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции.
— Сто семьдесят девять, — повторил я. — Клара Викентьевна, дело серьезное. Им всем нужна помощь.
— Вы врач? — неожиданно уточнила Громыхина, чем ввела меня в ступор.
— Нет, но у меня есть данные от медработника о состоянии одного из ликвидаторов… — начал было я.
— Отлично, то есть им, я так поняла, занимаются, — удовлетворенно кивнула парторгша. — Уверена, с остальными тоже будет все в порядке. Советская медицина — лучшая в мире…
— Все так! — горячо перебил я Громыхину. — Вот только советская медицина пока еще учится работать с радиационными поражениями! Научится, обязательно научится, наберется опыта! Но сейчас — сейчас мы пока еще просто не знаем, с чем столкнулись! И мы как газета, как общественный рупор обязаны донести историю одного из андроповских ликвидаторов, привлечь внимание к их проблемам!
— Им помогут! — Клара Викентьевна слегка повысила голос. — Вы сомневаетесь в компетентности партийных органов и медицинских учреждений?
— Нет, — немного успокоившись, я покачал головой. — Я просто знаю, что уже пора начинать действовать.
— Мы договорились о том, что в газете выйдет материал о чернобыльских ликвидаторах, — Громыхина пыталась говорить мягко. — Анатолий Петрович одобрил, и я не буду перечить. Однако я не потерплю паники и разжигания волнений! Вы понимаете, что будет, если вы пропустите в номер воззвание о ста семидесяти девяти пострадавших, которым нужна срочная помощь? Понимаете, как это будет выглядеть?
— Это будет выглядеть как забота о людях, — твердо сказал я, сдвинув брови. — Здесь нет паники. Мы говорим о состоянии наших героев, о людях, которые своими телами загородили страну от взбесившегося мирного атома. А вы предлагаете это скрыть, чтобы как бы чего не вышло?
— Вы забываетесь, Кашеваров, — Громыхина помолчала, после чего вновь заговорила уже со стальными нотками в голосе. — Кажется, вы возглавляете советскую районную газету, а не американскую желтую бумажонку! Думаете, я не заметила, как вы изменились? До меня дошла информация, что вы продвигаете капиталистические идеи на планерках!
«Метелина, — тут же подумал я. — Тихая старушка Метелина сдала меня парторгше, не приняв моих советов и требований».
— Я хочу, чтобы наша газета рассказывала о правде, — я твердо посмотрел в глаза Кларе Викентьевне. — Возможно, эта правда порой неудобна. Иногда даже неприглядна. Но в этом и заключается наша миссия — не лакировать реальность, а честно доносить ее до читателя. Если в американской прессе используют те же стандарты, чем плохо то, что мы используем зарубежный опыт?
— Я этого боялась, — с горечью в голосе покачала головой Громыхина. — Значит, это правда? Евгений, вы что — слушаете вражеские голоса? Или вас… завербовали?
— Какие глупости, Клара Викентьевна! — рассердился я. — Вы меня сейчас оскорбили как честного советского журналиста! Да, я рассказывал сотрудникам об опыте американских коллег. Но именно что об опыте, а не о политике! Понимаете?
— Вы сами ведете себя так, Евгений Семенович, что я вынуждена подозревать худшее, — парторгша сдвинула брови. — Сдавайте материал о герое-ликвидаторе, и я сделаю вид, что этого разговора не было. Я ведь прониклась вашей недавней речью, поверила, что вы хотите вывести «Андроповские известия» на вершину. Но я и помыслить не могла, что вы решите превратить ее в филиал «Нью-Йорк Таймс». Или «Зе Телеграф». Или как там — «Голос Америки», «Радио Свобода»?
При перечислении зарубежных изданий Громыхина скривила губы, как будто мы разговаривали сейчас о тараканах или помойных крысах. И нет, я вовсе не возвеличиваю западную журналистику, я знаю, что минусы есть везде. Предвзятость, политзаказ, пресловутая «повесточка»… Но истина, как бы банально это ни звучало, всегда лежит где-то посередине.
— Мне очень жаль, Клара Викентьевна, что вы идете по пути огульных обвинений, — тихо, но твердо заявил я. — Вместо того, чтобы отбросить замшелые штампы и выслушать. Человек умирает, а вы хотите, чтобы я писал только о том, какой он герой?
— Но ведь он же и есть герой? — Громыхина блеснула стеклами очков, строго глядя на меня поверх них, однако мне показалось, будто ее голос сейчас слегка дрогнул.
— Это так, — кивнул я. — Но когда он умрет, ему уже будет плевать на почести. И так же будет на них плевать его молодой вдове. И таких в нашем городе — сколько, вы сказали? — сто семьдесят девять.
На этом я встал и молча вышел из кабинета Громыхиной. Нет, я не собираюсь сдаваться!
Наградите автора лайком и донатом: https://author.today/work/281924
Примечания
1
ПРИТ — палата реанимации и интенсивной терапии.
2
Принт — на профессиональном сленге печатная продукция (газеты, журналы).
3
Разворот — две газетные полосы.
4
«Жареный» материал — актуальный, сенсационный, вызывающий общественный резонанс.
5
Песня Давида Тухманова на слова Владимира Харитонова. Исполнялась ВИА «Самоцветы».
6
Слова из песни «Оранжевое настроение». Исполнитель: группа «Чайф», автор текста: Владимир Шахрин.
7
ЛОМ — «лидер общественного мнения», профессиональный сленг журналистов.
