своей госпожи.
— Не решила пока, — поморщилась Людмила. — Видишь ли, Улрике, я сама не понимаю точно, что до зимы случится. Ведь муженек мой из Константинополя крещеным вернется. Это я знаю совершенно точно. Ну и кто я сама после этого буду?
— Да кем были, тем и будете, — Улрике пожала могучими плечами. — Если не вы, то кто прочий народ в узде держать станет? Наш князь — первый воин, жрец и судья. А если он старых богов отринет, то кто им службу служить станет? Только вы, госпожа! Больше и некому! Думается мне, что княгиня Мария начнет нос задирать без меры, да только пустое это. Власть ваша после этого лишь крепче станет. Не загонит князь весь народ в купель в одночасье. Он на большую кровь не пойдет. Не таков он у нас.
Глава 21
Август 641 года. Константинополь.
Благочестивая августа снова стояла в императорской ложе ипподрома и встречала лицом к лицу всю ненависть, что изливал на нее перепуганный константинопольский охлос. Хотя нет, сенаторы и придворные евнухи тоже смотрели волком, не без оснований подозревая, что короткое самостоятельное правление Ираклия второго заканчивается так бесславно именно из-за нее. И у них на то имелись весьма веские причины.
Она стояла из последних сил. Ведь вот-вот, если она не уступит толпе, то та ее просто растерзает. Сначала ее саму, а потом ее детей. Она чувствовала это обостренным чутьем того, кто прожил во дворце десятилетия, и не понаслышке знает, что такое власть. Да, она все еще одета в разноцветные шелка, на ногах — пурпурные туфли, а на голове — расшитая камнями диадема. Но надолго ли?
— Константа хотим!
— Ведьма!
— Грешница проклятая! Из-за тебя все!
— За твои грехи страдаем!
— Константа!
— Константа!
— Константа!
Проклятая чернь бесновалась, а в голове Мартины одна отчаянная мысль сменяла другую. Ведь на чернь ей плевать. Тут было все куда хуже. Ее лютый враг, патрикий Валентин встал с войском в Халкидоне, и теперь его отделяет от столицы всего лишь пролив — Боспор Фракийский. А с суши город блокировала армия склавинского архонта Само, который деловито обустраивал военный лагерь и перекрывал все ворота. Город оказался в кольце, а она сама осталась без поддержки. Только Александр, верный пес, почтительно стоял рядом, разделяя ее позор.
— Мы получили послание Валентина, кирия, — сказал патрикий. — Его требования однозначны, и торговаться с нами он не намерен. Констант должен стать вторым августом, ваши младшие дети должны сложить пурпур и…
— Ну же! — подстегнула его императрица. — Он требует мою голову?
— Да, госпожа, — понурился Александр. — Он требует вашу голову. Хотя, он готов удовлетвориться ссылкой, если вас искалечат так же, как Иоанна Аталариха и Феодора-младшего.
— Не бывать этому! — Мартина покачнулась, и Александр подхватил ее под локоть. — С моими детьми расправятся тут же, как только я перестану защищать их.
— Валентин отступать не намерен, госпожа, — уныло ответил Александр. — Думаю, нам нужно бежать. Мы соберем сторонников…
Евнух из канцелярии пугливо потянул патрикия Александра за рукав, а когда тот в немалом удивлении повернулся к нему, склонился в униженном поклоне и что-то жарко зашептал. Крик Великого цирка относил его слова в сторону, и Мартина слышала лишь обрывки. Евнух совершил чудовищное нарушение дворцового церемониала, но сейчас и это не имело значения. Ее собственная жизнь стояла на кону.
— Простите за дерзость, госпожа, — негромко сказал Александр. — Мой секретарь получал указание нести важные вести немедленно.
— Что еще случилось? — горько спросила Мартина. — Есть вести еще хуже?
— Посланник архонта Само просит принять. Он сказал, что уже имел честь лицезреть вас…
— Зови! — резко произнесла Мартина и ушла в спасительную тень кафизмы.
Она не могла больше видеть эти перекошенные лица и раззявленные рты. Она не могла больше нюхать чесночную вонь, которую доносил сюда ветер. Она не готова терпеть растопыренные пятерни, направленные в ее сторону. Мундза, этот оскорбительный жест, переживет тысячелетия, и до сих пор в Греции за него можно получить по морде.
Она повернулась к гостю, узнавая его. Тот день! День самого большого ее унижения. Она так и не отдала его палачу. Так может быть, стоит это сделать сейчас? Но посланник был явно неглуп и что-то такое прочел в глазах повелительницы мира. Он указал на массивную золотую пластину, висевшую на его груди. На ней с необыкновенным искусством был изображен двуглавый орел, а по кругу выбита надпись: «Владеющего этим слушать так, как если бы я сам приказывал».
— Госпожа! — склонился Коста. — Прежде чем передать послание повелителя, я должен предупредить! Вот эта пластина означает, что на короткий срок моя власть равна власти его светлости Самослава Бериславича. Если ко мне прикоснутся хоть пальцем, это будет равняться оскорблению богов. Личность посла священна у варваров. Если меня убьют, Константинополь будет жестоко наказан.
— Вам не взять Константинополь! — презрительно ответила Мартина. — Его стены неприступны!
— Никто и не станет лезть на эти стены, госпожа, — улыбнулся Коста. — Из азиатских провинций сюда не поступит ни зернышка. Это пообещал сиятельный Валентин. А весь подвоз с моря перекроет наследник Святослав. Его корабли уже вошли в Боспор. Вы просто умрете с голоду. Как только эти люди, — Коста махнул рукой в сторону ипподрома, — увидят его корабли у гаваней столицы, как тут же зерно подорожает вдвое, а потом еще вдвое, а потом еще. А потом на улицах начнут драться за еду.
— Говори! — прервал его речь Александр. — Довольно угроз, посланник.
— Итак, — торжественно начал Коста. — Великий князь словенский Самослав берет под свою защиту василевса Ираклия, его мать, его братьев и сестер. Но у него будет ряд требований. Первое! Титул покойного патриарха Александрийского Кира передается архиепископу Братиславскому Григорию…
— Патриарх умер? — ахнула императрица, а по спине Александра потекла струйка холодного пота. — Когда? Как это вышло?
— Я не знаю, кирия, — развел руками Коста. — Лично я услышал эту весть сегодня утром. Но в городе говорят, что господь призвал его к себе.
— Второе? — с каменным лицом произнес Александр.
— Его светлость и его войско принимают священный завет и становятся христианами. Князь Самослав желает креститься в храме Святой Софии.
— Ну надо
