Со мной живите до склона лет — если успеете, — ведь лучшее еще грядет.[234]«Тертиум квид»,[235]толстозадый папаша — это... о, вы уже догадались... да, это Мартленд. За исключением себя, я в жизни еще не видел человека, настолько созревшего для смерти. Зачем мне так его ненавидеть, сам не понимаю — он не сделал мне ничего особенно плохого; пока.
Дневная рекогносцировка завела меня сегодня недалече: не успел я расстаться с моим ежевичным «порткошером»,[236]как услышал, будто стадо буйволов топочет по болоту. То был Мартленд собственной персоной — на четвереньках, он играл в Деревянного Индейца,[237]брал след. Я уполз, давя в себе хилый смешок. Можно было бы пристрелить его на месте и сразу же — я так почти и сделал. Едва ли тут промахнешься мимо пикантной напудренной тальком расселины его мясистых ягодиц, если он нагибается; в конце он, разумеется, свое получит, так отчего же концу не наступить сейчас? Возьми же, о возьми эти бедра, от коих так мило ты отрекся в колледже Хэйлшам в пользу Офицерских Сынов, да и в других местах тоже.
Но я берегу порох и пули на тот случай, когда — если — мою нору отыщут; если разрядить этот «смит-и-вессон» в узком шурфе, грохот будет как от браконьерского двенадцатого калибра, на который непременно сбегутся егерь и его крепкие дружбаны. Я бы не стал ничего ставить на шансы Мартленда и компании против решительно настроенного егеря в это время года. Бедный Мартленд, он с Войны не ловил никого круче инспектора дорожного движения.
Все они сейчас пьют какао или что там они пьют, сгрудившись вокруг мокрого и дымного костра у палатки во Флигарте; в бинокль я изучил их достаточно тщательно, там все без обмана.
КАК, В СОРОК ДBA ТЫ ЕЩЕ ЖИВ —
ТАКОЙ ОТМЕННЕЙШИЙ МУЖИК?[238]
Ну, в общем, да.
Едва.
Манускрипт мой, переложенный пользительными дензнаками, покоится в нутре Уортонского почтового ящика на пути к «Ла Мезону[239]Спон». Интересно, чьи глаза прочтут последние заметы, чьи ножницы отчекрыжат необдуманные слова и какие именно, чья рука чиркнет спичкой и поднесет пламя? Вероятно, лишь ваши, Блюхер. Не ваши, я надеюсь, Мартленд, ибо я намерен сделать так, что вы составите мне компанию в странствии туда, куда уходят непослушные торговцы искусством, когда умирают. И я не стану держать вас за руку.
В темноте, когда я вернулся из Уортона, все они уже бродили по Утесу; это был кошмар. Для них — могу себе представить, тоже. Я крайне смутно помню, как ползал и трясся, крался и контркрался, напрягал измученные уши во тьме и слышал больше звуков, чем звучало; наконец — безмозглая паника. Я понял, что заблудился.
Я перегруппировал все свои умственные силы — прискорбным образом истощенные — и заставил себя съежиться в какой-то дыре, пока не сориентируюсь, а джазовая импровизация моих нервов не прекратится. Мне почти удалось стать майором, достопочт. Дэшвудом[240]Маккабреем по кличке «Безумный Джек»,[241]грудь в крестах, очко в кустах, накруто скрученным кренделем Ипрского выступа,[242]когда голос рядом произнес:
— Чарли?
Сердце едва не выскочило в тошнотном спазме, но я прикусил червленый мускул яростно и проглотил по-новой. Глаза мои крепко зажмурились — я ждал выстрела.
— Нет, — донесся до меня сзади шепот, — это я. — Сердце встряхнулось, пару раз на пробу стукнулось, после чего застучало каким-то рваным ритмом. Мартленд и женщина немного пошуршали, потом тихо потрюхали вниз по склону.
Где же американец? В моей уборной, конечно, вот где. Вероятно, ставит мину-растяжку. Мне кажется, он меня услышал, ибо всякое движение в той стороне прекратилось. С бесконечной осторожностью я приник к земле и разглядел его — он торчал на восемь футов в небо. Сделал беззвучный шаг ко мне, за ним — еще один. К вящему удивлению, я был вполне спокоен — старый мститель-пьянчуга наносит удар. Револьвер мой остался в шахте с краской — может, оно и к лучшему. Первое: пнуть в семейные реликвии, решил я; второе: поддеть ногой под коленки; третье: долбить камнем по голове до полного размягчения. Если нет камня, обрушить колено на лицо, сломать подъязычную косточку ребром ладони. Подавать тепленьким. Мне уже положительно не терпелось дождаться его следующего шага, хотя по природе своей я человек не жестокий.
И он сделал шаг — и фазан-самец взорвался под его ногами со всем шумом и театральными эффектами, на какие способен... ну, в общем, взлетающий ракетой фазан-самец. А надо сказать, что взлетающие фазаны — как раз то, что не способно испугать взращенного в деревне Маккабрея; американец же — совсем другое дело: он взвизгнул, подпрыгнул, присел, затаился и выхватил большую длинную штуку — она могла оказаться только автоматическим пистолетом с навинченным глушителем. Когда осколки тишины вновь сложились в целое, я услышал, как американец мучительно сопит в темноте. Наконец он поднялся, сунул пистолет обратно и отчалил вниз по склону — я надеюсь, совершенно стыдясь самого себя.
Я вернулся к своей копи; револьвер, еда, чемодан и велосипед — все на месте, и было, и есть; все они мне пригодятся — быть может, за исключением велосипеда.
В этой могилке уже чувствуется какой-то безопасный и пахучий уют: едва ли я могу надеяться, что они меня отсюда не выкурят, но, в конце концов, глубже под землю меня им не засунуть. Где-то всех нас поджидает свой Сталинград.
Ici git qui, pour avoir trop aimer les gaupes,
Descendit, jeune encore, au royaume des taupes.[243]