телом и впивается кулаками в мои волосы.
Все, о чем я могу думать — это Джеймс.
Я хочу, чтобы сейчас меня целовал Джеймс, а не этот мужчина, которому я отдала свое сердце так давно, который небрежно бросил его в свой портфель от Луи Виттона и крепко запер его.
Задыхаясь, я отрываюсь от губ Криса. Мы стоим там, грудью к груди, кажется, целую вечность, тяжело дыша, застывшие в нереальности момента, пока он не отступает назад, держа руки в воздухе, как жертва ограбления.
— Прости.
Второе извинение через несколько минут после первого, которое он когда-либо приносил. Я понятия не имею, кто этот незнакомец.
Потрясенная, я провожу тыльной стороной ладони по губам. Я смотрю на него широко раскрытыми глазами, не имея никакой идеи, что сказать.
Он снимает с меня ответственность, говоря первым.
— Я люблю тебя, — хрипло произносит он, его глаза сияют, — Я всегда любил тебя. И никогда не перестану. Я понимаю, если ты пошла дальше в своей жизни, но я нет. Я не могу. Ты — единственное, что когда-либо делало мою жизнь стоящей, чтобы ее прожить.
Я моргаю, гадая, не случился ли у меня наконец-то психический срыв, который годами преследовал меня по пятам, но он все еще говорит.
— Я знаю, что облажался во многих отношениях, и я хотел бы, чтобы я мог загладить свою вину перед тобой, но я говорю тебе прямо сейчас, Оливия, я готов заставить тебя возненавидеть меня, если это значит, что ты будешь в безопасности. Я лучше рискну твоей ненавистью, чем твоей безопасностью. Так что если ты не вернешься в Нью-Йорк в течение 24 часов, я буду вынужден сделать это сам.
Смех, вырывающийся из моей груди, звучит безумно, резко отскакивая от кафельных стен ванной комнаты. — Что, черт возьми, это должно означать? Ты похитишь меня и вывезешь из страны?
Дикими глазами он смотрит на меня, пока я не начинаю чувствовать страх.
— Это будет не первый раз, когда я заключаю подобные сделки. И поверь мне, когда я говорю, что ты не захочешь встречаться с людьми, которые занимаются такими вещами. Когда мы поженились, ты обвиняла меня в бессердечности, но по сравнению с ними я просто котенок. И иногда люди, которых они опекают, становятся такими сломленными, что их невозможно исправить.
Мое сердце колотится так быстро, что я не могу перевести дыхание. Я смотрю в его глаза — ореховые глаза, в которые я смотрела столько раз раньше — и с ледяным холодом, пробегающим по спине, осознаю, что, вполне возможно, все, что я думала, что знала об этом человеке, — ложь.
— Двадцать четыре часа, Оливия. Не испытывай меня.
Прежде чем я успеваю ответить, он отталкивает меня с дороги к двери и проходит сквозь нее, не оглядываясь.
Глава 23
Вернувшись домой, я растеряна. Мне хочется выпить, но я боюсь, что группа людей в масках вот-вот ворвется во входную дверь и отвезет меня в аэропорт в фургоне без опознавательных знаков. Мне нужно сохранить голову ясной.
Поэтому я блуждаю из комнаты в комнату, заламывая руки и борясь с паникой, перебирая в памяти все, что Крис сказал мне за обедом и во время предыдущего телефонного разговора.
Ничего из этого не укладывается в голове. Если бы мы с ним были персонажами одного из моих романов, мне пришлось бы сделать ему неоперабельную опухоль мозга размером с грейпфрут, чтобы его поведение обрело смысл.
Когда где-то в квартире звонит телефон, я замираю и оглядываюсь.
Это не домашний телефон. И мой мобильный до сих пор лежит разбитый там, где упал, на полу. Но, несмотря на это, звонок продолжает раздаваться, поэтому я осторожно направляюсь на кухню, идя на приглушенный звук.
Он доносится из ящика возле раковины.
Чувствуя себя как в шпионском фильме, я открываю ящик и смотрю на гладкий черный мобильный телефон, спрятанный среди набора чайных полотенец. Телефон размером с кредитную карточку, который выглядит точно так же, как у Джеймса.
Он звонит и звонит, настаивая, чтобы я взяла трубку.
Когда я это делаю, то понимаю, что на нем нет кнопки ответа. На нем вообще нет никаких кнопок. Когда я переворачиваю его, задняя сторона такая же пустая, как и передняя. Единственный способ, которым я могу сказать, что это задняя сторона, — это то, что поверхность матовая, а не блестящая. Я трясу его. Когда экран не загорается, я стучу пальцем по всему экрану, надеясь, что это будет иметь какой-то эффект. Когда и это не срабатывает, я вздыхаю и просто подношу телефон к уху, в шутку говоря: Йоу, как будто это должно сработать.
В ответ слышу бархатный голос Джеймса. — Привет, дорогая.
Я кричу: — Джеймс!
— Виноват. Вижу, ты нашла телефон.
— Что сейчас происходит?
Его тихий смех пронизывает меня волной облегчения. — Я заметил, что твой телефон попал в какую-то аварию, в результате которой он разбился на куски, поэтому я достал тебе новый. Тебе нравится?
Он сказал "достал", а не "купил". По какой-то странной причине мне кажется, что это важная разница. — А где здесь кнопки? Когда ты подложил его? Ты уже в Германии?
Я все еще кричу. На мгновение мне кажется, что это причина странной паузы Джеймса, но потом я понимаю, что ошибаюсь, когда он отвечает.
— Да, — тихо говорит он. — Я в Германии.
Я холодею от ужаса.
Я не должна была знать, куда он уехал.
Я не должна была знать, что он участвует в клинических испытаниях. Или что у него БАС.
Или что он умирает.
Блядь, блядь. Может, он подумает, что сказал мне, куда едет. Я застываю с телефоном, прижатым к уху, с сердцем, подступающим к горлу, и жду, когда он что-то скажет. То, что он скажет, не имеет большого значения.
— Просто дыши, Оливия. Я слышу, как ты паникуешь.
Я выдыхаю в огромном порыве и ковыляю к кухонному столу, где падаю на стул. — Я... я... я... я... — Я понятия не имею, как мне выпутаться из этой передряги. Идиотка!
— Дай мне услышать, как ты сделаешь вдох. Сделай глубокий вдох. Давай.
Я втягиваю полные легкие, как будто тонула в океане и только что вынырнула на поверхность. Скажи ему правду. Когда он спросит, откуда ты знаешь о Германии, просто скажи. Признайся во всем. Будь честной.
От моего хриплого голоса он снова хихикает. Он бормочет:
