что девочки будут оставаться на приволье, пока на небе не погаснет последний луч. Поэтому обед был накрыт, как и вчера, перед хижиной и съеден с аппетитом. Потом Хайди покатила Клару в кресле под ёлки, потому что дети условились послеобеденное время проводить там, сидя в тени и рассказывая друг другу обо всём, что происходило после отъезда Хайди из Франкфурта. И хотя все события там развивались в привычном русле, Клара находила что рассказать о людях, живущих в доме Сеземанов, которых Хайди хорошо знала.
Дети сидели в ельнике рядышком, и чем оживлённее они беседовали, тем громче свистели птицы в ветвях, потому что болтовня девочек доставляла им радость, и они тоже хотели поучаствовать в разговоре. Так прошло время, вечер наступил нежданно-негаданно, и вот уже с гор скатилось козье воинство, позади предводитель – с нахмуренной, мрачной миной.
– Доброй ночи, Петер! – крикнула ему Хайди, увидев, что тот не намерен задержаться с девочками на полянке.
– Доброй ночи, Петер! – крикнула и Клара со всем своим дружелюбием.
Он не отозвался и, пыхтя, погнал своих коз дальше вниз.
Теперь, когда Клара увидела, как дедушка ведёт в хлев на дойку чистенькую Лебедушку, ей вдруг так захотелось пряного парного молока, что она едва могла дождаться, когда дедушка вынесет кружку. Клара и сама удивлялась своему аппетиту.
– Однако это странно, Хайди, – заметила она. – Сколько себя помню, я всегда ела только потому, что надо, и вся еда воняла мне рыбьим жиром, и тысячу раз я мечтала: вот бы никогда не нужно было есть! А теперь не могу дождаться, когда дедушка принесёт нам молока.
– Да, мне это тоже знакомо, – с пониманием ответила Хайди, потому что помнила те дни во Франкфурте, когда кусок застревал у неё в горле и никак не проглатывался.
Для Клары же всё это было внове. Ведь она никогда, сколько живёт на свете, не проводила целый день на воздухе, как сегодня, тем более на этом горном, живительном воздухе.
Когда дедушка подошёл с двумя кружками молока, Клара, поблагодарив, быстро схватила свою и пила жадными глотками, на сей раз управившись даже раньше Хайди.
– А можно ещё немножко? – попросила она, протягивая кружку дедушке.
Тот благодушно кивнул, взял обе кружки и направился в хижину. Когда он вернулся, каждая кружка у него была накрыта толстым бутербродом.
Днём дедушка сделал ходку на летнее пастбище в горах, к хижине пастуха, который умел сбивать особенно нежное, светло-жёлтое масло, и принёс оттуда аккуратный комок свежего масла. Толстым слоем этого масла он теперь и намазал два крепких ломтя хлеба, чтобы дети съели их на ужин. Обе набросились на эти ломти с таким аппетитом, что дедушка даже остановился понаблюдать, потому что это зрелище было ему по душе.
Когда Клара позже на своём ложе снова хотела полюбоваться звёздным небом, дело кончилось для неё тем же, чем и для Хайди на соседней лежанке: глаза слиплись моментально, и на неё навалился такой крепкий, здоровый сон, какого она не знала прежде.
Таким же благодатным образом пролетел и следующий день, за ним ещё один, а потом случился большой сюрприз для детей. В гору поднялись два крепких носильщика: каждый нёс на своих заплечных носилках по кровати, обе были новенькие и чистенькие и одинаково застланы белыми покрывалами. Мужчины передали и письмо от бабуни. Там было написано, что кровати предназначены для Клары и Хайди, что ложа из сена и одеял теперь надо будет разобрать и что отныне Хайди всегда будет спать на настоящей кровати, потому что зимой одну из них снесут в Деревушку, а вторая так и останется на альме, чтобы у Клары, когда она снова приедет, было своё место. Далее бабуня хвалила детей за их длинные, подробные письма и наказывала им и впредь писать ей каждый день, чтобы она могла знать обо всём, что с ними происходит, – так, будто сама при этом присутствует.
Дедушка ушёл в дом, содержимое прежних лежанок раскидал по просторному сеновалу, а одеяла сложил и убрал. После этого он при помощи носильщиков поднял наверх обе кровати. Там расставил их так, чтобы с обоих изголовий открывался через слуховое окно один и тот же вид на звёздное небо, хорошо зная, как радуются дети утреннему и вечернему свету, который сюда проникал.
Между тем бабуня жила внизу, в Бад-Рагаце, и новости, которые ежедневно доходили до неё с Альп, очень её радовали.
Восторг от новой жизни возрастал у Клары день ото дня, она не могла нахвалиться добротой и заботой дедушки и тем, какая затейница Хайди – ещё более занятная, чем была во Франкфурте, и как сама она каждое утро просыпается с мыслью: «Слава Богу! Я всё ещё в Альпах!»
Эти исключительно приятные новости каждый день приносили бабуне новую радость. Она даже находила, что по состоянию дел могла бы немного отложить своё посещение альма, тем более что подниматься верхом на коне по крутой горной тропе всё же было для неё немного затруднительным.
Дедушка, судя по всему, сердечно привязался к своей подопечной и питал к ней особые чувства, потому что не проходило дня, чтобы он не придумал что-нибудь новое для укрепления её сил. Каждый день дедушка совершал далёкие рейды в горы, всякий раз всё выше и выше, и приносил пучки и охапки трав, которые даже на расстоянии благоухали пряной гвоздикой и тимьяном, а когда вечером возвращались козы, они дружно начинали блеять, подпрыгивать и все ломились в хлев, привлечённые ароматом трав. Но Дядя держал дверь в хлев плотно закрытой, поскольку не для того он карабкался вверх по скалам за редкими травами, чтобы стадо коз без всяких усилий заполучило себе лакомство. Все эти травки предназначались для Лебедушки, чтобы она давала всё более ценное молоко. Можно было видеть, как столь благодатное питание сказывается на ней: козочка всё резвее вскидывала голову, и глаза её при этом полыхали огнём.
Шла уже третья неделя с тех пор, как Клара приехала на альм. С некоторых пор дедушка по утрам, когда сносил её вниз, чтобы усадить в кресло, стал говорить ей:
– А ты постой-ка, дочка, немного на ногах.
Клара старалась, но тут же говорила:
– Ой, мне больно! – и крепко вцеплялась в него.
Но дедушка каждый день настойчиво предлагал ей попытаться снова.
Такого чудесного лета уже давно не случалось в Альпах. Каждый день лучистое солнце беспрепятственно катилось по безоблачному небу, и все цветочки приветливо раскрывались ему навстречу, пылая и благоухая, а вечерами оно бросало пурпурный и розовый отсвет на скалистые отроги и на вечные снега вершин перед тем, как погрузиться в пламенеющее море зари.
Хайди снова и снова рассказывала об этом зрелище своей подруге Кларе, потому что по-настоящему увидеть его можно было только наверху, на пастбищах, а о своём излюбленном местечке на склоне она рассказывала с особым жаром – какие там поляны золотых, блестящих луговых розочек и как много там голубых колокольчиков: даже кажется, будто вся трава синяя, а рядом целые кусты коричневых колбочек, которые пахнут так хорошо, что хочется сесть около них и никуда не уходить.
Вот и теперь, сидя под ёлками, Хайди опять завела разговор о цветах наверху, о закатном
