у меня была весьма спешная работа, которую я дал слово окончить к утру другого дня. Отказ мой чрезвычайно огорчил Зуева.
— Сегодня концерт Славянского30 в Благородном собрании, я уже и ложу взял, карету нанял, оттуда, думал, мы куда-нибудь поедем поужинать, ах какая обида!
Он так был искренно огорчен, что мне стало почти что жалко его.
— Да на кой я вам черт сдался, поезжайте вы с Маней вдвоем, по крайней мере, мне мешать не будете.
— Как вдвоем? — удивился Зуев.—Мария Николаевна не поедет.
— Вздор, поедет. Мэри, поезжай ты с ним, сделай милость, а я писать буду.
Зуев устремил умоляющий взгляд на жену. Та колебалась.
— Поезжай, нечего раздумывать, концерт будет прекрасный, я сегодня программу читал.
— Мария Николаевна, поедемте, — просящим голосом заныл Зуев, — ведь в самом деле ничего.
— Пожалуй, поедемте,— согласилась Маня. — Раз муж пускает, мне до остальных, действительно, дела нет.
Зуев чуть не прыгал, так он был доволен, но Мане было не совсем по себе.
— Знаешь, было бы гораздо лучше, если бы и ты с нами поехал, — сказала Маня, переодеваясь в спальне. — Ну, что я с ним там вдвоем делать буду,— добавила она шепотом.
Я отмахнулся рукой.
— Есть мне время по вашим концертам ездить, да и к чему, по-моему, я вас только стесню. Зуев будет тебе в любви объясняться, а мне что прикажешь около вас делать. Заметь, какая у него сегодня рожа, можно подумать, что он к невесте приехал предложение делать.
Маня весело засмеялась.
— Почем знать, может, и правда.
— На здоровье, только не забудь, у него жена, а у тебя муж.
Жена смеялась и тем временем кокетливо и быстро оканчивала свой туалет.
— А ведь что, я, право, хорошенькая,—повернулась она перед зеркалом, поправляя трэн[21] платья и любуясь через плечо на свою тонкую, изящную талию.
— Как маримондочка[22]. Кстати, постой, ты совсем разучилась носить свои шляпы. Шляпы a la Rembrand носятся гораздо больше набок, вот как, — я поправил ей шляпу, выпростал из-под плюша кудряшки на лбу и накинул на плечи ротонду.
Она еще раз оглянула себя в зеркало и усмехнулась.
— Смотри, не скучай без нас, — шепнула она мне на ухо и больно стиснула его зубами,—я тебе гостинца привезу, знаешь, как маленьким детям, сусальных коньков.
— Ладно, ладно, проваливайте, да только, пожалуйста, подольше не возвращайтесь, а то помешаете работу кончить. Да кстати, пейте где-нибудь там чай, на меня не рассчитывайте, я напьюсь рано да и сяду строчить. Ну, исчезайте, брысь!
Они уехали, а я сел писать.
Было уже часа три ночи. Я, окончив работу, сладко потянулся в кресле и только что подумал о жене, как раздался звонок, и через минуту она вошла в комнату, сияя глазками, с раскрасневшимися от холода щечками.
— Ну что, заждался, — весело заговорила она, сбрасывая на руки заспанной горничной ротонду.
— А где же твой рыцарь Тогенбург?31 — спросил я.
— Он довез меня до нашего дома, но не хотел зайти, чтобы тебя не беспокоить.
— И отлично сделал, потому что я сейчас ложусь спать.
— Тебе бы только спать, соня, а ты лучше слушай, где мы были.
— Где? В концерте, а, впрочем, черт вас там знает, куда вас носило.
— Концерт не состоялся, мы приехали, а на дверях анонс: «По случаю болезни г-на Славянского концерт отлагается...» Что делать, домой ехать, Зуев и слышать не хочет, в театр уже поздно, да и билетов нигде не достанешь, мы и решили в «Ренессанс» на французскую оперетку, кстати, я там почти год как не была.
— Дельно, вы бы лучше в «Шато-де-Флер»32.
— Глупости. Теперь «Ренессанс» стал вполне приличным, уж если я прошлый год ездила, то теперь и подавно, ты бы посмотрел, какая там публика.
— Ну-с, дальше, что давали?
— «Периколу». Новый баритон пел, очень хорошенький, если бы ты слышал, как он спел письмо Периколы, просто восторг.
— Воображаю. Дальше. Что же у вас после «Периколы»-то было?
— А после «Периколы» мы ужинали, вот тебе, не посылай жену одну с молодым человеком.
— Резонно. Чем же вас кормили?
— Была стерлядь паровая, рябчики или дупеля, я что-то не разобрала, и еще какое-то сладкое на ананасном сиропе.
— Ха, ха, ха! Ну, меню. Голову кладу на сруб, вам официант заказывал по своему вкусу. Зуев ведь в этом профан, он, я думаю, не знает ни одного трактирного названия кушаньям, воображаю, какую он рожу сделал, когда ему сунули под нос карточку кушаний, небось тут ему и языковедение не помогло.
Маня засмеялась и кивнула головкой.
— Я так и знал. «Эй, любезный, подай там, что сам знаешь, только получше!» Ну а с точки зрения официанта, получше — это значит подороже. Воображаю, что с вас слупили. Ну, а пили что?
— Шампанское, разумеется.
— Поди «васисдас» какой-нибудь, вы ведь оба знатоки, шампанского от фруктового кваса не отличите.
— Нет-с, не «васисдас», а настоящее Помри-Сек.
— Ну и Христос с вами, а теперь иди — раздевайся, я спать хочу.
— Успеешь, дай рассказать.
— Да рассказывать-то нечего. Поехали в концерт, попали в Буф, ели какую-то пакость, пили какую-то слякоть, заплатили за то и другое бешеные деньги, затем три часа с Офицерской в Пушкинскую плелись в рваной каретчонке, оба всю дорогу, наверно, преисправно клевали носами. Приехали, теперь надо спать ложиться.
— Боже мой, как ты мне надоел. Спать, спать...
— Ладно, тебе хорошо говорить, ты небось завтра до двенадцати часов будешь нежиться, а мне в 10 часов утра надо уже быть в другом конце города, работу сдать.
— Ну хорошо, иди, я тебе, пока ляжем, расскажу преинтересный казус. Вообрази себе,— начала жена, торопливо завертывая перед зеркалом волосы в папильотки, — ты не поверишь, какое мне сегодня сделал Зуев предложение?
- Ну?
— Отгадай.
— Пошла вон. Я уже засыпаю, завтра расскажешь.
— А тебе не интересно?
— Что? спать — очень, а потому прошу тебя, кончай ты скорей свои туалеты, вертишься, как флюгер перед глазами, наказанье иметь жену кокетку. И главное, воображает, что и действительно так хороша, удивительная красавица.
— Красавица не красавица, а вот Зуев предлагал же сегодня оставить тебя и ехать с ним в провинцию, ему там
