Книга Ужасное сияние - Мэй Платт

Вы все стеклянные, сказала Хезер. А ещё из ваты, фальшивого снега, блестящих проволочек, намотанных друг на друга, и полых трубок.

«Верните папу», — но она понимала, это невозможно, как нельзя было собрать тот шарик. Папа тогда не стал её ругать, только вздохнул и потом приказал роботу уничтожить осколки без следа. Хезер хотела оставить на память один или два, но он запретил.

Теперь можно. Покажи свой свет.

Она остановилась посреди этого места, которое ей так понравилось по сравнению со скучной квартирой. Она устала от однообразия и тоскливых часов ожидания — когда же папа вернётся с работы. Здесь всё менялось так быстро, что Хезер едва успевала запоминать, слушать, смотреть. Столько людей с ней играли, болтали, кормили едой и показывали, как разделывать живого зайца. Сначала Хезер было немного жаль его, а потом Рысь объяснила — он же съедобный, вкусное мясо. Она дала Хезер кожистое крыло — поиграть, и Хезер что-то вспомнила из уроков робота о природе за куполом и о том, что настоящие зайцы летать не умеют. Хезер поделилась своим откровением с Рысью и Тинни, маленькой женщиной, которая была взрослой, но казалась не старше самой Хезер, а ещё у неё было странно перекошено плечо на правую сторону. Рысь промолчала, а Тинни не поверила.

Папа говорил, что здесь они будут в безопасности. Что всё хорошо.

Теперь он в ручье — разбитое стекло. Дырка в глазу похожа на вату. Отвёртка Айки — на проволоку.

Свет капал с кончиков пальцев, точно Хезер сама нырнула в ручей с головой, но вода испарилась или стала чем-то другим. Кто-то ещё кричал, она едва разбирала слова — «Не подходи к ней». Мимо пронёсся зазубренный арбалетный болт. Он почти угодил в руку Хезер, но расплавился на подлёте и стёк на покрытую примятой травой землю.

Крики заполняли голову и поднимались в небо. Хезер посмотрела вверх, почему-то ожидая увидеть тушки зайцев — без шкурки, одно голое мясо и тёмные кожистые крылья, зато почему-то с пушистыми хвостами (как вата). Небо оказалось голубым и пустым.

«Папа в ручье».

Он останется там. Хотелось спросить робота — а дальше что с ним будет? Вообще-то Хезер представляла: наверняка его найдут какие-нибудь рыбы, насекомые или ящерицы, заберутся в дырку на голове и будут там жить. Папа их не выгонит.

Хезер закрыла уши и глаза, чтобы не слышать криков. Но могла и не делать этого — она словно отдалилась от лагеря, от людей. Кто-то ещё стрелял в неё, двое других пытались набросить ржавую грохочущую сеть. Она различила голос Айки: не трогайте её, надо успокоить! — и мотнула туго заплетёнными косичками.

Потом было: «Осторожно! Она опасна, чёрт подери!» — и Хезер фыркнула, отворачиваясь от испуганных людей. Человек, которого называли Тараканом, рванулся наперерез остальным и упал, едва коснувшись её, покатился по притоптанной земле, оставляя на камнях куски тлеющей кожи. Опять выстрел.

«Утихомирьте вы её!»

Можно не слушать, какая разница, что они там говорят или делают.

Хезер вяло подумала про Рысь, которая её кормила, умывала, нашла одежду. Рысь тоже среди них — Хезер не видела, все как будто отдалились и сжались до шарика. Она пыталась заплакать, но по-прежнему ничего не выходило, даже шмыгнуть носом не получалось.

«Вы все стеклянные», — думала Хезер. Но они здесь, а папа там — со смешно дрыгающимися ногами и большой красной дыркой вместо глаза.

«Покажи свой свет», — говорил он из осколков. Не так, как прошлый раз, по-настоящему. Это они, люди из лагеря, разбили меня, но ты сумеешь ответить тем же. Просто сделай то, что я говорю, доверься. Мне из ручья виднее.

В её поле попала оторванная рука. Хезер отмахнулась, как от большого насекомого. Голова Красной Нины сгорела дотла, пришлось наступить на почерневший хрупкий череп. Впереди стояла железная бочка с передатчиком, а потом она испарилась сероватым дымком. Палатка Шона и Айки громыхнула перегретой консервной банкой — Рысь показывала такую штуку с добытыми из какой-то черепахи жестянками горошка, маринованной свёклы и картофеля с мясом. Бух — и всё.

«Папа, прости, что я так делаю».

Он не возражал.

Покажи свой свет.

Хезер показала; а когда всё было кончено, наконец-то заплакала.

У Таннера была фляга — настоящая, рапторская, она поддерживала температуру и обеззараживала любую грязную воду из ручья, работала на ионах серебра, умела нагреваться внутри, оставаясь прохладной снаружи до получения драгоценного кипятка. Это Леони ему когда-то подарила, причём он не знал, расценивать ли подношение как знак дружбы, внимания, флирта или просто как ничего не значащее «У меня тут лишнее завалялось, забери», как она сама сказала. Сегодня он налил во флягу самое крепкое пойло, которое нашёл в своем баре, — «Кристальная Пыль», так назывался напиток из кактусов-агавы с добавлением вытяжки модифицированных слив. «Пыль» пользовалась популярностью в барах и клубах, насколько знал Таннер — но он не то чтобы часто посещал злачные места Интакта. Очищенный продукт, никакого запаха.

«То, что надо».

Он выпил залпом два глотка по дороге в лабораторию, ещё столько же — когда они с Сореном молча вышли из глайдера и направились к входу Башни Анзе. Таннер предложил коллеге флягу, тот поморщился было, потом передумал и сделал всего один, но огромный глоток. Лишь бы мелкий тощий Сорен не вырубился прямо в приёмной Энси, подумалось Таннеру, и он ответил себе же: да ладно, куда уж хуже.

«Пыль» не просто опьяняла, а перемыкала биоэлектрические импульсы нейронов, работала как ингибитор обратного захвата серотонина ускоренного действия. Перестаёшь паниковать, немного расслабляешься, одновременно мозги прочищаются, и среди зданий-конструкторов и фальшивого сияния Интакта начинают прыгать розовые пони. Этих пони можно выгнать, если они тебе не нравятся, забраться на верхушку купола с парой кусков гриба и рассуждать о тщете всего сущего, но потом спуститься, приготовить ужин и поддержать светский разговор. Таннер понимал популярность «Пыли».

Подошвы стучали по мрамору. В Башне был приглушён свет.

— По-моему, всё плохо, — весело сказал Сорен.

— Ага, — согласился Таннер. Рапторскую флягу он достал ещё и в лифте. Оба добавили по глотку. Всё, достаточно. Они должны изображать адекватность.

— Даже интересно, что он скажет, — Таннер и сам говорил едва не игриво, он засёк свою интонацию, откашлялся. Перебор.

— Будет в бешенстве.

— Ты его когда-нибудь видел в бешенстве?

Сорен пожал тощими плечами.

— Нет. Ну вот у нас и появилась возможность посмотреть.

— Он может приказать убить нас на месте. Или сделать это собственными руками.

— Не догонит, — пробурчал Сорен и